Человек по имени Как-его-там - Пер Валё

Несмотря на близость этого района к центру Стокгольма, многоэтажных домов здесь не было. К западу от улицы простирался парк Тантолунден, с противоположной стороны возвышался каменистый холм, у подножья которого находилась автостоянка и заправочная станция. Улица называлась Шёльдгатан, но в действительности была вовсе не улицей, а скорее частью обычной дороги, оставленной здесь по совершенно необъяснимым причинам архитекторами, которые буквально опустошили весь этот район города, впрочем так же, как и большинство других районов, лишив их собственного лица и уюта.

Шёльдгатан была длиной менее 300 метров и соединяла Рингвеген и Розенлундсгатан; ездили по ней в основном лишь такси и редкие полицейские автомобили. Летом здесь был своеобразный зеленый оазис, и, несмотря на оживленное движение по Рингвеген и поезда метро, грохочущие всего в 50 метрах отсюда, подростки со всего района, запасшись вином, сосисками и засаленными колодами карт, собирались в кустах и знали, что никто их не станет беспокоить. Однако зимой здесь вряд ли можно было найти человека, который явился бы сюда по собственной воле.

Однако именно в этот вечер, седьмого марта 1968 года, в кустах к югу от дороги терпеливо стоял и мерз человек. Он смотрел, хотя и недостаточно внимательно, на жилой дом, деревянное двухэтажное здание старой постройки. Еще несколько минут назад в двух окнах на втором этаже горел свет, оттуда доносились музыка, веселые голоса и взрывы смеха, но теперь все огни в доме были погашены, и стоящий в кустах человек слышал лишь завывания ветра и приглушенный шум уличного движения. Человек стоял в кустах не по собственной воле. Он был полицейским, звали его Цакриссон, и больше всего на свете ему хотелось оказаться в любом другом месте.

Гюнвальд Ларссон вышел из машины, поднял воротник и натянул меховую шапку на уши. Он пересек широкое шоссе, прошел мимо заправочной станции и зашагал по грязному размокшему снегу. Дорожная служба наверняка не хотела тратить свои запасы соли на этот неиспользуемый участок шоссе. Дом стоял в 75 метрах дальше, чуть выше уровня дороги и под острым углом к ней. Ларссон остановился, огляделся вокруг и тихо позвал:

— Цакриссон?

Человек в кустах вздрогнул и подошел к нему.

— Плохие новости, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Тебе придется отдежурить еще два часа. Изаксон заболел.

— О черт! — воскликнул Цакриссон.

Гюнвальд Ларссон посмотрел на дом, поморщился и оказал:

— Тебе следовало бы стоять на склоне.

— Конечно, если бы я захотел отморозить себе задницу, — мрачно ответил Цакриссон.

— Если бы ты захотел иметь хороший обзор. Что-нибудь происходило?

Цихрнсон покачал головой.

— Почти ничего, — сказал он. — Там было что-то вроде вечеринки. Похоже, теперь они уснули.

— А Мальм?

— Он тоже спит. Свет у него в квартире погас три часа назад.

— Все это время он был один?

— Кажется, да.

— Кажется? Кто-нибудь выходил из дома?

— Я никого не видел.

— Что же в таком случае ты видел?

— За то время, что я здесь стою, в дом вошли три человека. Парень и две девушки. Они приехали в такси. Думаю, они участвовали в той вечеринке.

— Думаешь? — иронически произнес Гюнвальд Ларссон.

— Черт возьми, а что же мне еще остается предположить? У меня ведь нет…

Зубы у Цакриссона так стучали, что ему было трудно говорить. Гюнвальд Ларссон окинул его критическим взглядом и сказал:

— Ну, так чего же у тебя нет?

— Рентгеновских лучей в глазах, — мрачно ответил Цакриссон.

Гюнвальд Ларссон был строг и не считался с тем, что у других людей могут быть свои слабости. В полиции его достаточно хорошо знали, и многие его побаивались. Если бы Цакриссон знал его получше, он бы никогда не решился так себя вести, другими словами, вести себя естественно, но даже Гюнвальд Ларссон не мог совершенно игнорировать тот факт, что его подчиненный устал и замерз, а следовательно, его состояние и наблюдательные способности вряд ли улучшатся в последующие несколько часов. Он понимал, что нужно делать, но вовсе не собирался из-за этого прекращать наблюдение. Он раздраженно хмыкнул и сказал:

— Ты замерз?

Цакриссон издал глухой смешок и попытался соскрести льдинки с ресниц.

— Замерз? — иронически переспросил он. — Я чувствую себя так, словно меня засунули в пылающую печь.

— Ты здесь не для того, чтобы развлекаться; — сказал Гюнвальд Ларссон. — Ты здесь для того, чтобы работать.

— Да, конечно, но…

— А твоя работа заключается и в том, чтобы уметь тепло одеваться и правильно двигаться. В противном случае ты превратишься в статую снежного человека, и если что-нибудь случится, не сможешь двинуться с места. И тогда, возможно, тебе не будет так весело.

Цакриссон насторожился, он уже начал кое-что подозревать. Он вздрогнул и произнес извиняющимся тоном:

— Да-да, конечно, у меня все хорошо, но…

— Нет, вовсе не хорошо, — раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон. — Я отвечаю за это задание и не желаю его срывать из-за плохой работы рядового полицейского.

Рядовому полицейскому Цакриссону было только двадцать три года. Он работал в отделе охраны Второго участка. Инспектор отдела расследования убийств стокгольмского управления Гюнвальд Ларссон был на двадцать лет старше. Цакриссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но Гюнвальд Ларссон поднял свою могучую правую руку и сердито заявил:

— Хватит болтать. Отправляйся в полицейский участок на Розенлундсгатан и выпей кофе или еще что-нибудь. Ровно через полчаса ты должен вернуться сюда свежим и энергичным, так что тебе лучше поторопиться.

Цакриссон ушел. Гюнвальд Ларссон взглянул на свои часы, вздохнул и подумал: «Молокосос».

Он повернулся кругом, продрался сквозь кусты и начал карабкаться вверх по склону, ругаясь себе под нос. Потому что его итальянские зимние ботинки на толстой резиновой подошве скользили по покрытым льдом камням.

Цакриссон был прав, говоря, что на холме нет никакого укрытия от пронизывающего северного ветра, однако и сам Ларссон тоже был прав, утверждая, что здесь лучший наблюдательный пункт. Дом стоял перед ним как на ладони. Ларссон мог видеть все, что происходит в доме и возле него. Окна были полностью или частично покрыты инеем, свет нигде не горел. Единственным признаком жизни был дым из трубы, клубы которого тут же уносило порывами ветра в беззвездное небо.

Человек, стоящий на вершине холма, автоматически переступал ногами и двигал пальцами в меховых перчатках. Перед тем как стать полицейским, Гюнвальд Ларссон был моряком, сначала простым матросом в военно-морском флоте, потом плавал на грузовых судах в Северной Атлантике, и бесчисленные вахты на открытом ветрам мостике научили его искусству сохранять тепло. Он также был специалистом по такого рода заданиям, хотя теперь уже предпочитал лишь руководить. Немного постояв на холме, он заметил какой-то проблеск света в крайнем справа окне на втором этаже, словно кто-то зажег спичку, чтобы закурить сигарету или посмотреть, например, который час. Гюнвальд Ларссон машинально посмотрел на свои часы. Четыре минуты двенадцатого. Прошло шестнадцать минут с того момента, когда Цакриссон покинул свой пост. Наверное, он уже сидит в буфете полицейского участка округа Мария и болтает с коллегами, попивая кофе. Однако это удовольствие продлится недолго, потому что через семь минут ему придется отправляться в обратный путь. Если, конечно, он не хочет получить выволочку, хмуро подумал Гюнвальд Ларссон.