Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие - Марина Крамер

– О чем ты думаешь, котенок? – ворвался в ее мысли голос Женьки, не отрывавшего глаз от дороги, но между тем остро чувствовавшего Маринино состояние.

– Давай на Кипр уедем, а? – внезапно проговорила Марина, и Хохол удивленно покосился на нее. – Хотя бы на полгода-год, а?

Женька не ответил, только плотно сжал челюсти, и Коваль увидела, как надулись вены на его шее, выдавая крайнюю степень напряжения и злости.

Он остановил машину на парковке, помог Марине выйти и повел в парк. Оба молчали. Коваль не понимала, почему Хохол, совсем недавно мечтавший уехать из Англии, сейчас вдруг так странно реагирует на ее предложение об отъезде. Он же никак не мог взять в толк, с чего бы такая резкая перемена в желаниях. Все его прежние разговоры разбивались о категорическое «нет» и железный аргумент – Грегори нужно учиться. Сейчас же и учеба Грегори перестала быть препятствием. И это наводило только на единственную мысль – Марина скрыла от него что-то. Что-то, произошедшее там, на родине, и в чем она безусловно, без вариантов завязла. Хохол вдруг понял, что по возвращении Марина отделалась какими-то общими фразами, не сказав ничего конкретного и не упомянув никаких имен, кроме Беса. А ведь вряд ли она смогла бы в одиночку справиться с ним, совсем без посторонней помощи. Выходит – обманула? Это было ново в их отношениях. Коваль могла быть какой угодно, но вот врать не была приучена, тем более – врать ему. Иной раз Хохлу даже хотелось, чтобы она умела делать это и не рассказывала ему о своих изменах, например.

Это нечаянное открытие неприятно поразило Женьку, но он постарался остудить себя – в конце концов, сам первый начал скрывать от нее что-то. Коваль до сих пор так и не узнала, какой кровью ему удалось вывезти ее из России. А уж чего-чего, но крови хватило. Хохол сам себе бывал противен, когда вспоминал, как вместе с парнями из бригады Матвея Комбарова превратил небольшой клуб-казино «Тропиканка» в филиал скотобойни и морга одновременно. Они без жалости вырезали всех, кто оказался в клубе в ту ночь, – а это были приближенные и родственники Реваза – того самого Реваза, что уложил Марину на больничную койку, мстя за брата Ашота. Клубок змей, мерзких и скользких, и Хохол, почуяв первую кровь, впал в неуправляемый гнев. Они не выпустили никого, а клуб подожгли. Завезенные предварительно в подвал клуба баллоны с кислородом, применяемые для сварки, сильно облегчили задачу, и к утру на месте «Тропиканки» осталось только огромное пепелище, скрывшее гору трупов, обращенных огнем в прах. Выездной филиал крематория, огромная братская могила, на которую никто никогда не установит памятника с табличкой. И только в воображении Жеки Хохла иной раз возникала и табличка, и надпись – «Это вам за Наковальню, суки». Он отомстил, как сумел, как смог, хотя все чаще становился от этого отвратителен сам себе.

Хохол никогда не рассказывал об этом Марине – он стыдился себя, тогдашнего, и боялся, что она начнет отстраняться. Да, он не впервые убил человека, но такое массовое убийство – это все-таки за гранью, и никакие чувства не могут служить оправданием. И он себя тоже не оправдывал. Хотел раньше, пытался – но так и не смог найти нужных аргументов, чтобы успокоить ноющую совесть.

Сейчас Хохол вдруг поймал себя на том, что они с Мариной бредут рука об руку по парку и молчат. И, очевидно, каждый крутит в голове какие-то свои думы. Знать бы еще, о чем конкретно думает Марина…

Он остановился посреди аллейки, развернул Коваль лицом к себе и поцеловал. Она, против обыкновения, не начала отстраняться, не уперлась руками в грудь, а, наоборот, крепко прижалась и обвила его руками.

– Трудно тебе со мной? – спросила, когда он оторвался от ее губ, и Женька даже не сразу понял, что она имеет в виду.

– Что?.. А… нет, котенок, ну что ты. Ты у меня единственное, что вообще есть на свете, – не выпуская ее из объятий, проговорил Хохол и снова прижал Марину к себе, чтобы она – не дай бог! – не увидела, как в его глазах заблестело что-то, похожее на слезы.

– Я не о том.

Хохол мысленно выругался и откинул голову, чтобы она все-таки не видела его лица.

– А о чем? – Ему очень не хотелось, чтобы сейчас она начала выпытывать, копаться в прошлом – потому что не готов был говорить правду, а снова врать уже стало невыносимо. – Я только о тебе…

Вот тут Марина отстранилась и поймала Хохла за подбородок пальцами, и сжала, заставив его зашипеть и опустить глаза.

– Женя… не крути, а? Ты ведь прекрасно понял, о чем я спросила. Зачем бесишь меня? Что опять стараешься скрыть?

– Мариш… пусти, больно ведь, – он попытался освободиться, но Коваль держала крепко.

– Ну, так отвечай – и свободен, – насмешливо протянула она.

– Я не понимаю, чего ты хочешь. Чтобы я в очередной раз прямо тут в грязь брюхом плюхнулся? – тоже начал заводиться Хохол, перехватив Маринину руку и надавив на запястье так, что Коваль охнула и разжала пальцы. – Опять на те же рельсы? Вспомнила прошлое, ага? Наковальня в тебе проснулась? Ну, так будь добра – со мной-то не демонстрируй!

Он развернулся и зашагал к стоянке, не понимая, что нашло на него и зачем он испортил любимой жене день рождения. Но повернуть назад он не мог. На стоянке, сев в машину, Женька закурил и решил: подождет минут пятнадцать – вдруг Марина придет. Но она не пришла ни через пятнадцать, ни через полчаса, и Хохол, окончательно разозлившись, поехал домой один.

По дороге он не отказал себе в удовольствии и заглянул в небольшой паб, где работал русский бармен Ваня, с которым у Хохла установились довольно приятельские отношения. Пить Женька не собирался – все-таки за рулем, но выкурить сигаретку, перевести дух и перекинуться парой слов с кем-то, кто, кроме Марины, владел русским языком, очень надеялся. Языковой барьер, который Хохол так и не мог преодолеть, делал его существование в Англии совершенно невыносимым. Хорошо еще, что тесть приезжал довольно часто, и тогда они долгие вечера проводили у камина за разговорами – Виктор Иванович писал очередную работу об изнанке русского криминала, а Хохол снабжал его «материалом». Да, тесть…

Женька часто вспоминал разговор, состоявшийся между ними сразу после возвращения Марины из России полгода назад. Шокированная реакцией сына на свое новое лицо, Коваль пребывала в состоянии прострации, послушно дала увести себя наверх и не выразила вообще никакого недовольства тем, что Женька распоряжается, командует. Ему это было только на руку…

Устроив Марину в ее спальне на кровати, он спустился в кухню, где суетился Виктор Иванович, готовивший завтрак. Старый журналист резво обернулся от плиты и ахнул:

– Женя! А когда вы… я даже не услышал! Грегори спустился? А Мариша где же?

– Она прилегла, – уклончиво ответил Хохол, пожимая протянутую для приветствия руку.

– Садись, я кофейку тебе… – Виктор Иванович снова повернулся к плите, но Хохол остановил его:

– Успеется с кофейком. Разговор есть. Присядем?

Виктор Иванович напрягся. Подобные фразы от зятя он слышал пару раз в жизни, и никогда ничего приятного за ними не следовало. Он сел напротив Женьки за барную стойку, сложил руки перед собой и сжал их в замок, чтобы не было видно, как вдруг задрожали пальцы.