Оскорбление нравственности - Том Шарп

Ван Хеерден уже предпринял некоторые действия в этом направлении, подав заявление о приеме в «Александрийский клуб» — самый закрытый из всех клубов Зулулэнда. Но безуспешно. Потребовались объединенные усилия президента, казначея и секретаря этого клуба, чтобы убедить Ван Хеердена, что неудача при попытке вступления в клуб не бросает никакой тени на, чистоту его расовой принадлежности и не содержит намеков на цвет его половых органов. В конце концов коммандант вступил в местный гольф-клуб, членство в котором было более доступно, и где он теперь мог часами просиживать, с завистью прислушиваясь к чисто английскому, по его убеждению, произношению. После таких посещений клуба он проводил дома вечера за разучиванием английских песен. И сейчас, подремывая в кресле, испытывал определенное удовлетворение оттого, что добился в этом некоторых успехов.

Лейтенанту Веркрампу перемены, произошедшие с коммандантом после перенесенной им операции, не принесли ничего, хорошего. Те преимуществу, которыми пользовался лейтенант раньше — лучшее образование и более быстрая сообразительность, — оказались практически сведенными на нет. Коммандант обращался с ним с высокомерной терпимостью, которая доводила лейтенанта до крайнего возмущения, а на саркастические замечания Веркрампа отвечал легкой, едва заметной улыбкой. Еще хуже было то, что коммандант постоянно препятствовал попыткам Веркрампа освободить Пьембург от коммунизма, либерализма, гуманизма, англофильства, римского католицизма и прочих врагов южноафриканского образа жизни. Когда люди Веркрампа организовали налет на помещение местной масонской ложи, именно коммандант Ван Хеерден высказал по этому поводу самое резкое осуждение. Он же настаивал и на освобождении археолога из местного университета, которого служба безопасности арестовала за якобы обнаруженные им доказательства, что на территории Трансвааля выделывали железо задолго до прибытия сюда в 1652 году Ван Рибеки[11]. Веркрамп был категорически против того, чтобы отпускать этого типа на свободу.

Никаких черномазых на Юге Африки до прибытия сюда белого человека не было. Кто утверждает противоположное, тот предатель, доказывал он комманданту.

— Знаю, — ответил коммандант, — но этот парень и не утверждает, что здесь кто-то жил до нас.

— Утверждает. Он заявляет, что здесь выделывали железо.

— Если тут выделывали железо, это еще не значит, что здесь жили люди, — подчеркнул коммандант. В результате археолога, у которого к тому времени были явные признаки сильного душевного расстройства, перевели в психбольницу Форт-Рэйпира. Тогда-то Веркрамп и увидел в первый раз доктора фон Блименстейн. Она ловко завернула пациенту руку за спину и почти строевым шагом повела его в палату, а лейтенант Веркрамп смотрел ей вслед, любовался ее широкими плечами и мощными ягодицами и чувствовал, что влюбился. После этого он стал почти ежедневно бывать в больнице, чтобы справиться о состоянии здоровья археолога, и, сидя в кабинете врачихи, внимательно изучал и запоминал мельчайшие подробности ее лица и фигуры. Назад в полицейский участок он возвращался с таким ощущением, будто побывал в каком-то сексуальном Эльдорадо. Он мог часами мысленно восстанавливать образ прекрасной психиатрини в деталях, подсмотренных во время его бесчисленных визитов в клинику. Каждое новое посещение обогащало его каким-то дополнительным штрихом, и ее образ в его представлении становился все более полным. Один день это могла быть ее левая рука. В другой раз — мягкие изгибы ее живота, образующего резкие складки в том месте, где он был схвачен поясом. Или же одна из ее крупных грудей, плотно лежащая в бюстгальтере. А как-то летним днем ему удалось подсмотреть и ее бедра, скрытые под плотно облегавшей юбкой, — белые, покрытые легкой рябью. Лодыжки, колени, руки, подмышечные впадины — все это Веркрамп знал отлично и в подробностях, способных удивить саму докторшу. Впрочем, вполне возможно, что, узнай она об этом, она бы не удивилась.

Сейчас, когда они стояли в тени под тентом, под которым подавали прохладительные напитки и мороженое, лейтенант Веркрамп заговорил о происшедшей в комманданте перемене.

— Не понимаю, в чем дело, — сказал он, предлагая врачихе еще одну порцию мороженого. — Он стал так модно одеваться. — Доктор фон Блименстейн пристально посмотрела на Веркрампа.

— Что значит модно одеваться? — спросила она.

— Ну, он купил себе твидовый пиджак. С накладными карманами и поясом сзади. И начал носить какие-то странные ботинки.

— По-моему, это все совершенно нормально, — ответила Блименстейн. — А к духам или женскому белью он интереса не проявляет?

Лейтенант Веркрамп грустно покачал головой.

— У него и речь изменилась. Теперь он предпочитает говорить по-английски, а на письменном столе у себя в кабинете поставил портрет английской королевы.

— Вот это уже довольно странно, — сказала доктор.

Веркрамп почувствовал прилив вдохновения.

— Ведь настоящий африканер не станет ходить и у всех спрашивать: «Клево я прибарахлился, а?»

— Сомневаюсь, что это стал бы делать даже любой нормальный англичанин, — подтвердила врачиха. — А у него бывают внезапные смены настроений?

— Да, — многозначительно произнес Веркрамп.

— А приступы мании величия?

— Случается, — ответил Веркрамп.

— Что ж, похоже, ваш коммандант страдает каким-то психическим расстройством, — сказала доктор фон Блименстейн. — Надо мне будет за ним последить.

День открытых дверей в полицейских казармах подходил к концу, поэтому, высказав свое предположение, доктор фон Блименстейн отбыла. Лейтенант же Веркрамп после разговора с ней испытывал состояние легкой эйфории. Замечание врача о том, что, возможно, коммандант Ван Хеерден находится на грани нервного срыва, таило в себе перспективу продвижения по службе. Лейтенант Веркрамп предался мечтам о том, что в скором времени начальником полиции Пьембурга, возможно, станет он сам.

Два дня спустя, когда лейтенант Веркрамп сидел у себя в кабинете и мечтал о докторе фон Блименстейн, из Бюро государственной безопасности поступила директива. На ней стоял гриф «Лично адресату», и потому, в соответствии с установившейся практикой, прежде чем директива легла на стол лейтенанта, ее прочли всего несколько констеблей. Веркрамп с жадностью набросился на документ и прочел его от первой до последней строчки. Он касался нарушений «законов о нравственности» сотрудниками южноафриканской полиции и был обычной памятной запиской, какие регулярно рассылаются во все полицейские участки Южной Африки.

«Настоящий документ обязывает вас провести расследования в тех случаях, когда подозревается наличие связей между офицерами полиции и женщинами банту». Веркрамп проверил слово «связей» по словарю и убедился, что оно означает именно то, на что он надеялся. Чем глубже он вчитывался в документ, тем яснее осознавал, какие возможности открывает перед ним эта директива. «Учитывая, что враги Южной Африки придают высокую пропагандистскую значимость всем случаям сообщений в печати о судебных процессах, по которым привлекаются офицеры южноафриканской полиции и женщины банту, национальные интересы требуют найти эффективные средства и методы противодействия наблюдаемой среди белых полицейских тенденции вступать в общение и иные связи с черными женщинами. В интересах поддержания расовой гармонии следует также предотвращать случаи межрасовых половых отношений. Судебное преследование лиц, в отношении которых существуют доказательства их противоправной сексуальной активности, — если хотя бы одно из таких лиц является сотрудником южноафриканской полиции, — могут возбуждаться только после предварительного уведомления о том Бюро государственной безопасности».