Норби - Андрей Валентинов

Он кивнул в ответ, но тело, распростертое на железнодорожной насыпи, даже не дрогнуло. От горящих вагонов несло гарью и тяжелым смрадом, бомбардировщики СБ разворачивались для очередного захода, добивая обреченный состав. Вокруг истошно голосили, а у горизонта гремела канонада. Вчера пал Белосток.[7]

Лежавший у разбитого бомбами вагона не видел и не слышал, хотя глаза оставались открыты. Перед ним клубилась безвидная серая мгла над Последним полем, и он послушно ждал, пока Смерть позовет вновь. Секунды исчезали в вечности, складываясь в минуты, но поле оставалось пустым. Смерть забыла о нем.

— Парень! Парень! Живой? Ты живой?

Он шевельнул запекшимися в крови губами.

— Так…

Ответил, не думая, почти не услышав вопроса. Просто чтобы отстали, отпустив в покой. Но те, что были рядом, оказались настойчивы. Он почувствовал боль, сильную, почти невыносимую — и понял, что поля больше нет, над ним не мгла, а яркое майское небо, очень болит голова, и рука болит, и спина. Левый глаз не открыть, во рту солоно от крови.

— Скорее, скорее, в лес!

Говорили по-польски. Язык понятный до прозрачности, но чужой. Не беда, польский он знает. И не только польский.

Боль разрослась, накрывая тяжелым темным одеялом, и он потерял сознание, как это иногда бывает с живыми.

* * *

— Anton Zemolovskij… A chto za forma?

— Gimnazist, tovarish lejtenant. Vidite nomer na rukave?

Теперь говорили по-русски, поэтому глаза открывать он не стал. То, что идет война, гимназист с номером на рукаве помнил. Два дня назад РККА прорвалась к Белостоку, в городе началась паника, эшелон грузился под обстрелом.

— Iz burzhuev, znachit?

— Net, tovarish lejtenant, burzhui u nih v liceyah uchatsya.

Лейтенант совсем молод, не голос — петушиный фальцет. Второй постарше, но ненамного. Откуда им знать его фамилию? Нашли документы?

Земоловский Антон. Память молчала, и он просто запомнил. Может и пригодится.

— Klikni feldshera. S soboj ne vozmet, tak pust hot perevyazhet.

— Tak tochno! Tolku, pravda, s etoj perevyazki… Krepko parnya prilozhilo. Ne zhilec!

Он понял и это, но почему-то ничуть не огорчился. Хотелось уйти — от боли, от бессилия. Жизнь казалась тяжелой цепью, не пускающей в полет.

Почему Смерть медлит?

* * *

— Не сейчас, мой Никодим, — устало вздохнула Смерть. — Придется подождать.

Ветер над Последним полем стих, с близких серых небес мягко опустилась тишина. Осела пыль, исчезли легкие, еле заметные следы. Человек и Смерть смотрели друг другу в глаза.

— Почему?

Белые губы шевельнулись еле заметно, но Смерть поняла и, кажется, смутилась. Она любила свою работу.

— Объясню, но потом, когда встретимся снова. А сейчас, если не хочешь ждать, иди — и воюй!

Гимназист не удивился, воспринял как должное. Идет война, на войне убивают. Первая же пуля, и он вернется сюда. И ему все объяснят.

— Мы с тобой станцуем танго, — желтый череп оскалился в усмешке. — Только оркестр будет военный. А теперь — ступай! Обо мне забудь, вспомнишь в свой срок.

Костлявый кулак толкнул в грудь.

* * *

Еще не открыв глаза, он удивился: что-то вокруг изменилось, и сильно. Нет, не вокруг, изменился он сам. Сгинула кровавая корка на лице, отступила боль. Пахнет свежей травой, потревоженной землей и чуть-чуть спиртом. И очень хочется пить.

Веки не поддавались, но слух уже вернулся. Где-то совсем рядом пела птица, негромко шумела потревоженная ветром листва. И только на самой грани, еле заметным отзвуком, гремела канонада.

Он приподнял голову, разлепил веки…

Трава, мятая и истоптанная, куски окровавленной ваты, обрывок бинта. Чуть дальше — фляжка в зеленом чехле. Китель расстегнут, на сером сукне — пятна запекшейся крови. И… И что-то на голове. Фуражка?

Он поднял руку. Пальцы нащупали мягкую ткань бинта. Кажется, фельдшера все-таки позвали. Перевязали, оставили флягу.

Ушли.

Будь он солдатом, русские взяли бы его в плен. А так вышло, что вроде как побрезговали. Все равно не жилец!

Не жилец? А это мы сейчас увидим!

Встать он сумел, хоть и не с первой попытки. Наклонился за флягой, чуть не упал. Боль вернулась, но терпеть можно. Спина, правая нога и, конечно, голова, там, где повязка. Но и с повязкой можно жить!

Вода оказалась теплой и безвкусной. Он выпил несколько глотков, сполоснул лицо. Документы нашлись в нагрудном кармане кителя, вероятно, русские положили их на место. Гимназическое удостоверение, справка об эвакуации. Синие печати, польские орлы.

Разбомбленный поезд был теперь в сотне метров, за ближайшими деревьями. Поле, железнодорожная насыпь, дымящиеся остовы вагонов, мертвые тела. Оттуда несло гарью и тленом. А между насыпью и опушкой по неширокой грунтовке тянулась редкая колонна солдат в светло-зеленой форме. Пропылил грузовик, проехала орудийная упряжка. Война никуда не исчезла, она совсем рядом.

Значит, иди и воюй!

Мысль на какой-то миг показалась чужой и странной, и гимназист попытался собрать вместе рассыпавшийся осколками мир. Итак, он — Антон Земоловский, ученик 4-го выпускного класса третьей белостокской гимназии. Эвакуируется согласно распоряжению от 2 мая 1939 года под соответствующим номером. Поезд, номер вагона, место.

С фотографии смотрел кто-то незнакомый — молоденький паренек, совсем мальчишка. Неужели это он? И кто он такой вообще?

Гимназист присел на траву, отбросив подальше кусок окровавленной ваты. Сорвал травинку, зубами закусил. Осколки не складывались. Если выпускной класс, значит, ему семнадцать. Никак не больше, иначе бы забрали на фронт. У него… У Антона Земоловского наверняка есть семья, друзья, может, даже любимая девушка. Нет, не есть. Были!

У него-сегодняшнего нет ничего, даже памяти.

А еще гимназист знал, что пусть он из польского Белостока, но не поляк. На родном языке думать легче и приятнее — и фразы складывать проще. Впрочем, это не удивило, Белосток — Белоруссия, а там и Литва рядом. Во Второй Речи Посполитой поляков едва-едва половина. И узнал он об этом вовсе не из учебника, там цифры иные, благостные.

Итак, он белорус или литовец. Скорее, белорус, родная речь не слишком отличалась от польской. В гимназии приходилось говорить только на «государственном», иначе жди неприятностей. А в учебнике истории — сплошные крылатые гусары и Яны Собесские, сказка на сказке.