Софья Толстая - Нина Никитина

Они поселились в принадлежавшем Исленьеву имении Красное, где вели уединенный образ жизни, изредка общаясь с Николаем Ильичом Толстым. Здесь у них родилось шестеро детей, три сына и три дочери. Жизнь Софьи Петровны Завадовской была наполнена постоянной тревогой за судьбу своих детей, вызванной пристрастием мужа к карточной игре. Ведь на кон ставилось не только имение, не раз им проигранное и заново отыгранное, но и будущее ее сыновей и дочерей. Однако судьба наградила ее мужа редким везением. Он всегда отыгрывался. Поэтому их дом по — прежнему оставался полной чашей, а их брачный союз, заключенный на небесах, счастливо просуществовал 15 лет и был прерван неожиданной смертью жены.

Между тем Александр Михайлович недолго вдовствовал, вскоре снова женился, что не помешало ему по — прежнему проявлять отцовскую заботу о своих детях, особенно о дочерях, две из которых уже были невестами на выданье. Он прекрасно понимал, что отшельническая жизнь в Красном создавала большие проблемы с поиском достойных женихов. Поэтому предприимчивый отец решился ради дочерей поменять свой образ жизни. Он присмотрел в центре Тулы на Киевской улице вполне приличный особняк, и вскоре на тридцати подводах перевез весь семейный скарб в город, где и началась для Исленьевых новая жизнь. Любящий отец зря времени не терял, он стал подыскивать женихов, прибегая к простому, но одновременно хитроумному способу: он выставлял на подоконнике подсвечник с зажженной свечой, тем самым как бы приглашая зайти «на огонек» молодых холостяков. Впоследствии эта мода «приходить на огонек» с успехом использовалась его младшей дочерью Любочкой уже в московской кремлевской квартире, когда ее собственные три дочери стали невестами.

Тем временем две старшие дочери Исленьева благополучно вышли замуж. Теперь подрастала и младшая, Любочка, которой исполнилось 15 лет. Она была хороша собой, прекрасно сложена. Но юная темноволосая красавица постоянно проводила время или в одиночестве, или в общении с мачехой и гувернанткой француженкой Мими, которая и скрашивала ее жизнь, занимаясь с ней музыкой и литературой. Так однообразно проходил день за днем, пока не приключилось несчастье: она так тяжело заболела, что тульские врачи только беспомощно разводили руками, не в силах определить причину недуга. А девушка буквально таяла на глазах. Ее спас случай, под которым скрывалась сама судьба. Нежданно — негаданно в Туле проездом оказался московский врач Андрей Евстафьевич Берс, направлявшийся в Спасское — Лутовиново к Варваре Петровне, матери Ивана Тургенева, у которой он служил в качестве домашнего доктора.

Теперь можно только гадать, каким волшебным образом ему удалось спасти юную пациентку. Помогли ли профессиональные знания или возникшая между ними возвышенная любовь? Похоже, тут на свой лад была разыграна вечная тема «спящей красавицы». После отъезда «спасителя» девушка заскучала и на Рождество занялась гаданием, героем которого стал конечно же он, ее замечательный исцелитель. Она поставила под кровать глиняную чашку, наполненную водой, и накрыла ее дощечкой. Во сне она увидела груду камней, через которую перепрыгнула благодаря суженому, протянувшему ей руку. Сон оказался вещим: Андрей Евстафьевич Берс, вернувшись из тургеневского имения, сделал ей предложение. К этому времени Любочке исполнилось 16 лет, а жениху 34 года. 23 августа 1842 года они обвенчались и уехали жить в Москву.

Андрей Евстафьевич Берс (1808–1868) был личностью чрезвычайно колоритной. Большой ловелас, знаток высшего света, любимец слабого пола, всего в жизни добивавшийся своим трудом, ведь родители не оставили ему ничего, кроме фамильных легенд и преданий. С успехом закончил Московский университет, после чего отправился в Париж, чтобы сопровождать чету Тургеневых с их сыном. Связь молодого врача с Варварой Петровной Тургеневой оказалась столь крепкой, что у нее в 1833 году родилась внебрачная дочь Варвара (В. Н. Богданович — Лутовинова, в замужестве Житова. — Н. Н.). В Париже Андрей Евстафьевич прожил два года, занимаясь самообразованием, слушая лекции по специальности, а заодно приобщался к итальянской опере.

Возвратившись в Москву, похоронив отца, он поселился вместе с матерью, Елизаветой Ивановной, в девичестве Вульферт, которая осталась жить с сыном даже после его женитьбы.

Быстрая и ловкая, она успешно занималась домашним хозяйством и впоследствии благодаря своему веселому нраву стала любимицей своих многочисленных внуков.

Поначалу Любочка чувствовала себя неловко в обществе мужа, свекрови и ее сестры, Марьи Ивановны, которые постоянно находились рядом с ней, делая ей замечания по любому поводу. Чтобы хоть как‑то скоротать время в ожидании мужа, она занималась вышиванием на пяльцах, премного в этом преуспев. А одновременно развлекала своих родственниц милой болтовней. Они же помогали ей в изучении французской литературы. Вскоре эти занятия были прерваны ее первыми родами. Всего она родила 13 детей. Ее жизнь с мужем и детьми протекала в скромной кремлевской квартире, в здании «ордонансхауса», примыкавшего к дворцу. Иван Тургенев утверждал, что более счастливого семейства, чем у Андрея Евстафьевича, он никогда не видел. Много детей, много музыки, много слушателей — вот, пожалуй, квинтэссенция этого гостеприимного и патриархального дома.

Московские Берсы, в отличие от питерской родни, хорошо знали, что их семейным миром правят мифы. По преданию, их предок, выходец из Саксонии, скупил дома в Москве, которые сгорели в 1812 году вместе со всеми документами, в том числе дом со ставшим их фамильным гербом, изображавшим медведя, отбивающегося от пчелиного роя. Но самое главное, Берсы дорожили всем тем, что удалось возродить из пепла Андрею Евстафьевичу, который за счет собственной воли, предприимчивости, энергии многого достиг: стал гофмедиком, титулярным советником, врачом дирекции императорских московских театров, был внесен в дворянскую родословную книгу Московской губернии, наконец, проживал с семьей на кремлевской территории, в царском доме, покинутом с петровских времен царями, вошел в историю, соединив свой род с Львом Толстым. Отсутствие какой‑либо «царской» роскоши Берсы компенсировали многим: радушием, милым детским лепетом, вроде Сониного «алалай» вместо «самовар», поэзией детства, глупостью молодости, ароматом пирогов и вкусом бланманже, рассказами Любови Александровны о детях, супружестве с всегдашним блеском в глазах.

Не случайно поэтому в августе 1862 года к Андрею Евстафьевичу явился некто от Льва Николаевича Толстого и сообщил, что граф и его сестра будут рады видеть господ Берсов в Ясной Поляне. Приглашение было принято с радушием, потому что Лев Николаевич был завидным женихом, правда, неприлично долго, по мнению старшего Берса, приглядывался к их старшей дочери Лизе.

Семья Любови Александровны Берс была Толстому очень симпатична. Не случайно он говорил, что если когда‑нибудь женится, то только на представительнице этой семьи. Действительно, атмосфера этого дома была очень привлекательной, она невольно затягивала своей «паутиной любви». Этому не могло воспрепятствовать даже то обстоятельство, что квартира гофмедика, располагавшаяся в бывшем потешном дворце, была крошечной. Она состояла «из одного какого‑то коридора, дверь с лестницы вела прямо в столовую, кабинет же самого владельца был — негде повернуться, барышни спали на каких‑то пыльных, просиженных диванах. Теперь это было бы немыслимо. Немыслимо, чтобы к доктору больные ходили по животрепещущей лестнице, чтобы в комнате висела люстра, о которую мог задеть головой даже среднего роста человек, так что больной, если не провалится на лестнице, то непременно расшибет себе голову о люстру, — все это теперь считается невозможным, а это‑то и есть роскошь», — вспоминал спустя годы Лев Николаевич. А Соня, уже живя в Ясной Поляне, не раз говорила о родительском жилище, как о грязном каменном доме.