Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев

господин! Ты же прыгнул с башни, как пардус! Господин, ты ничего не испугался — ни острых камней, ни проклятых урусов[10]! Ты лев, господин… Храбрейший из вайнахов[11]…

Он осторожно придержал Рината за локоть, поднимая ему подняться. Одновременно молодой горец продолжал бубнить что-то про чудесное спасение, про прыжок веры со скалы, про неверных без чести и совести, про всемогущество Аллаха и тд. и тп.

Под этот непрерывный бубнеж и невнятное бормотание Ринат пытался собрать свои мысли в кучу. Несмотря на разбитую в кровь голову, жутко ноющие ребра, он уже ясно понял, что с ним произошло нечто совершенно невообразимое. Умерев, он воскрес в теле какого-то человека из прошлого! Это полнейшая дичь! Уму просто непостижимо! «Я же умирал от Ковида. Помню, как не мог вздохнуть, как грудь разрывалась от недостатка воздуха. Черт побери! Как такое могло произойти⁈ Это же настоящая фантастика! Я воскрес в прошлом! Ох…ть!».

-…Потерпи, господин. Я знаю одну тропу, которая нас приведет в Гимры[12]. Урусы думают, что ты разбился. Там нас никто не будет искать, — горец махнул рукой в сторону ущелья, которое глубоко врезалось в горную гряду. — Господин, ты, воистину, избранник Аллаха. Только любимец Всевышнего мог так уйти от врага… Десятки тысяч мюридов[13] встанут под знамя Пророка, да будет с ним милость Всевышнего. Каждый вайнах захочет прикоснуться к бурке того, кого осчастливил Аллах. Теперь весть о священном Газавате[14] дойдет до каждой сакли[15], до каждого вайнаха… Еще пару верст и выйдем к окраине Гимры. Там нас укроют…

Постанывая для вида при ходьбе, Ринат внимательно вслушивался в болтовню улыбающегося горца, пытаясь из его восторженных возгласов вычленить самое главное для себя. «Давай, давай, Борода, не молчи! Аллаха поминаешь через слово, а как меня звать не говоришь… Как мое имя, скажи! Говори, говори! Ничего ведь толком не знаю: ни имени, ни фамилии, ни времени. Только место, кажется, известно. Кавказ, черт побери!».

Мелькавшие слова с очень и очень характерным для человека будущего оттенком — «газават», «вайнах», «джихад», «мюрид», «Аллах акбар» и тд. — заставили его похолодеть от неприятного предчувствия. Он начинал догадываться, в какое время его забросила судьба-злодейка.

-…Все вайнахи поднимутся, как один. Тысячи и тысячи мюридов спустятся с гор и ударят по крепостям неверным, — глаза молодого горца горели; чувствовалось, как энергия и жажда движения переполняли его. — Ничто нас не остановят: ни ружья, ни пушки…

Ринат в ответ лишь тяжело вздохнул. Знавал он по прошлой жизни таких людей. Восторженные юнцы или зрелые мужчины с фанатичной верой, они с пеной у рта отстаивали свою правду; не задумываясь, бросались в драку; шли на смерть. Тяжело было с ними. Они горели сами и сжигали остальных без остатка. «…Чует мое сердце, что сейчас неспокойное время. Б…ь, Кавказ, по всей видимости, горит. Какое же это время? Черт его знает. Кавказ, мне кажется, всегда полыхал. Тут столько народов и национальностей, что сам черт ногу сломит. Они веками друг с другом воюют. Когда же между собой замиряться, то с соседями начинают воевать. Как тут время угадать?».

Пытаясь вычислить время, в которое его забросило, он бросал внимательные взгляды на характерные детали костюма своего нежданного помощника, его оружие. К сожалению, увиденное ему мало о чем говорило. Его знания о горских традициях, обычаях и быте были крайне малыми и поверхностными. С горем по полам Ринат узнал шепкен или черкеску — черный суконный кафтан с тонким наборным поясом и многочисленные газырницы[16] на карманах. Из под черкески выглядывал багрово-красный бешмет[17]. На поясе выделялся длинный кинжал в богатых ножнах. «Это горская одежда, как пить дать! Аварец или черкес? Чеченец? Черт побери, кто их знает? Я, что историк кавказского костюма? Какое же время сейчас, все-таки? Давай, Борода, подскажи. Намекни, хотя бы…». В какой-то момент молодой горец, словно услышав его мольбы, дал подсказку.

-…Господин, твои имя будет звучать в каждом селении. Аксакалыбез устали станут призывать милость Всевышнего на твою голову, — горец, судя по всему, пребывал в своем мире, где давно уже бушевал священный джихад. — Каждый урус от сюда и до Терека будет корчиться от страха, едва заслышав имя имама Шамиля. Ты, воистину, меч Пророка, господин…

Тут у Рината, без всякого преувеличения, ноги отказали. Всем телом он повис на горце, заставив его от неожиданности вскрикнуть. Неизвестно, что тот подумал, но испуг на его лице был поистине диким.

— Господин⁈ — смертельное бледное лицо уставилось на Рината. — Открылись твои раны⁈ Сейчас я перевяжу тебя…

Горец одним движением скинул с себя мохнатую бурку и осторожно уложил на нее безвольное тело. Ринат на все его суетливые движения лишь опустошенно качал головой. Сейчас ему окончательно стало ясно, в чье тело он попал. И от этого знания становилось по-настоящему жутко.

«Мать вашу, воскрес называется… Господи, у тебя шутки что ли такие? Ты же меня забросил в самого имама Шамиля! Б…ь, одним движением закинул в того, при ком весь Кавказ полыхал! Что теперь? Как быть? Я же ни черта не знаю…». Он судорожно копался в своей памяти, пытаясь хоть что-то выудить про имама Шамиля и его время. Как назло, на ум ему приходило все время одно и тоже: Шамиль Басаев, бывший тракторист, недавний террорист, заложники, взрывы жилых домов, плачущие заложники и тд. Еще в памяти всплывало скуластое лицо Шамиля Утешева, его соседа по дому, рукастого мужика, что с удивительным упорством едва ли не каждый день что-то долбил перфораторов в своей квартире. «Имам Шамиль, имам Шамиль… Б…ь, ничего не помню!».

Он уже было отчаялся, как вдруг вспомнил кое-что. Пару лет назад Ринат был по делам своей фирмы в Махачкале и оказался на проспекте имама Шамиля, где в окружении нескольких довольно обшарпанных многоэтажек был установлен постамент с горельефом имама. Скорее всего эта прогулка по проспекту совершенно не отложилась бы у него в памяти, если бы не их сопровождающий. Тот, довольно молодой мужчина с густой окладистой бородой и длинном, до пят, изаре[18], вдруг остановился возле постамента и начал громко возмущаться изображением имама на постаменте. Ринат, тогда с диким удивлением, стал искать на постаменте какие-то огрехи или недоделки строителей. Думал, может что-то в надписи на постаменте неверно написано. В итоге, все оказалось гораздо сложнее. Мужчина, бывший ярым приверженцем исламских догматов, возмущался тем, что горельеф вопреки законам Ислама изображал лицо имама Шамиля. Их сопровождающий из-за этого поругался со своим товарищем, с подошедшими на шум местными жителями и вдобавок с приехавшими полицейскими. Именно из-за этого Ринат и запомнил кое-что про самого виновника скандала — имама Шамиля.

«Это был точно девятнадцатый век… Что уж там говорили про него? Мол, был выдающимся религиозным деятелем. Проповедником что ли? Рассказывали, что имама Шамиль создал единственное в истории военно-теократическое государство — Имамат[19]… Твою мать! Я должен создать государство!! Как⁈ Чем? С кем, в конце концов⁈ С этим бородатым сопляком, что то и дело саблю из ножен тянет⁈ Выходит, мне придется против своих воевать⁈ Русских резать и стрелять?».

От таких соображений ему вновь стало дурно. Недавно полученные раны, сумасшедший прыжок с каменной башни снова дали о себе знать. Ринат качнулся и потерял сознание.

Горец после этого схватился руками за голову и в отчаянии застонал. Правда, его растерянность длилась не долго. Он без сожаления бросил свое богато изукрашенное ружье, нож в серебряных ножах и котомку с припасами. Затем взвалил на спину потерявшего сознание имама и потащил его к видневшемуся на горе селению.

На окраине селения Унцукуль у невысокой каменной сакли горец остановился и осторожно уложил Рината у стенки, заботливо укрыв буркой. После, выбив по доскам низенькой двери странный стук, скрылся за ней. Через некоторое время дверца вновь отворилась и выпустила невысокого сгорбленного старца с нечесаной паклей седых волос на голове. Его выцветшие от старости глаза на мгновение скрестились на сидевшем Ринате и тут же от удивления округлились.

— Аллах акбар… — потрясенно прошептал он, бухаясь на колени и касаясь лбом мохнатой бурки. — Ты жив. Слава Всевышнему.

Старик, тут же с удивленной для своего возраста