Комната с розовыми обоями - Хельга Мерц-Оллин

До больницы, где расположен городской морг, я добрался быстро – благо живу рядом в районе Уитчерч, да и машинка у меня резвая, свой опель я приобрел пару лет назад. Хотел потешить свое мужское самолюбие. Новая машина – новая жизнь, женщины, которые падут к моим ногам пачками. Глупый самообман стареющего мужика, о бабье я вообще не хотел думать, как-то не тянуло.

Майк ждал меня на парковке. Шел дождь, ветер зло трепал одежду – обычная погодка для октябрьского Кардиффа.

Я ненавижу этот город. Улицы здесь для меня слишком узкие, в легком бризе с залива мне всегда чудится запах тухлой рыбы. После окончания Бристольского университета и полицейской академии мне прочили карьеру в столичной полиции в отделе SCD-1 или на худой конец в SCD-7, но я застрял здесь. Каждый день говорил себе, вот сегодня возьму и подам прошение о переводе, но день проходил и наступал вечер, все оставалось как есть.

– Рейни ждет нас уже минут двадцать, – такими словами встретил меня Майк. – Я сказал ему, что вас вызвал старший констебль.

– Ладно, сойдет. Ты как – мандражируешь?

Он пожал плечами. Вид у него был не очень, на молодом холеном лице, наверняка он мажется каким-нибудь супер увлажняющим кремом, застыло обреченное выражение человека, который впервые увидел, как машина размазала по асфальту кошку. Но все-таки я не думаю, что вскрытие толстого лысого мужика оставит такой уж и неизгладимый след в его душе.

Мне в первый раз не так повезло: пришлось смотреть, как патологоанатом истязал тело ребенка. Рейни тогда еще не работал, его место занимал Кит Ричардс. Для меня двадцатичетырехлетнего он был почти стариком в свои пятьдесят шесть лет.

Я до сих пор с содроганием вспоминаю, как он копался, осматривая ее тщательно дюйм за дюймом. Как резал плоть и кромсал секатором хрящи грудины, с каким визгом пила входила в кости черепа.

Ее звали Анна, и ей было всего девять лет. Девочка пропала с детской площадки на территории одного из парков. Подонок увел ее за руку. Их засекла единственная в том месте уличная видеокамера, висевшая над одним из оживленных перекрестков. Тогда в девяностых качество съемки оставляло желать лучшего и то, что на ней Анна и неизвестный, мы поняли лишь только по цвету ее одежды. Они шли рука об руку, девочка не сопротивлялась, не пробовала убежать. Наверное, это было самым страшным, то бесконечное доверие с каким она слепо вложила свою маленькую ладошку в лапу преступника и двинулась навстречу своей жестокой смерти.

Анну искали целую неделю и нашли в зарослях тростника на берегу реки.

Я никогда не забуду, как спускался по крутому откосу вслед за Джоном, ноги скользили по раскисшей глине. Несколько дней шли проливные дожди, почва расползалась и с противным чавканьем отпускала мои ботинки. Чтобы удержать равновесие я хватался за хлипкие деревца и кустики. Внизу уже работали эксперты и следственно-оперативная группа. Над телом девочки возвели белый шатер, чтобы сохранить хоть какие-то оставшиеся улики.

Джон был как обычно в костюме чуть ли не от Бриони и лакированных туфлях, меня его помпезный и неуместный обстановке наряд бесил. Он ступал осторожно, боясь испачкаться. Я внимательно смотрел себе под ноги, стараясь не думать, что ждет нас там, у реки. Впереди Джон неловко оступился и, чтобы не упасть, опустился на одно колено. Вот ты и замарался, злорадно подумал тогда я, глядя на его широкую спину. Не знаю, что на меня нашло, во мне кипела злость.

К месту происшествия – тогда так и не было установлено, где точно убили Анну, здесь же на берегу или преступление было совершенно где-то еще и потом ее тело привезли к реке – начальство согнало всех полицейских, даже тех, кто отдыхал после дежурства. Нас заставили смотреть на мертвого ребенка, как будто она была учебным пособием. Мне хотелось накрыть ее чем-нибудь, оградить от посторонних глаз.

Светлые, спутанные, смешанные с илом волосы, нагота худенького истерзанного тельца и Джон, безучастно оттирающий на этом фоне платком свою штанину от глины. Две такие не совместимые вещи стали для меня тогда откровением. Равнодушия к произошедшему преступлению я ему так и не простил.

Мы не нашли ту тварь и ничего не смогли откопать, хотя очень старались. Сначала преступлением занимался весь отдел и толпа «летунов», через полгода только двое детективов, Джон и я, а через год нераскрытое дело отправилось в архив.

На снимке, что мы взяли для розыска Анны, у ее убитой горем матери, невысокая девчушка, на фоне осеннего леса. Светлые, почти льняные, волосы аккуратными волнами спускаются до самого пояса, наверное тяжело было за такими ухаживать, простое платьице с узором из ромашек, поверх светлая шерстяная кофтенка, погода хоть и солнечная, но все-таки осень.

Именно такой она приходила тогда ко мне каждую ночь. Я ложился после длинного, наполненного обычной рутиной рабочего дня, гасил свет и чувствовал, как она стоит в изножье кровати и смотрит своими мертвыми глазами. В искаженном сплетении сумрака комнаты с уличным освещением я угадывал ее неясную тень, которая с каждым ударом моего сердца проступала все четче и яснее. Глядя на нее, я ощущал глубокую грусть и печаль, как-будто упустил нечто важное. Это изматывало. Я не мог спать черными ночами и единственное, что помогало так это виски.

Именно тогда я решил жениться, иначе просто бы спился, не особо выбирая себе спутницу жизни, практически на первой встречной. Моей избранницей стала валлийка Шона Эвандс, яркая девушка, темноволосая, голубоглазая, под стать мне высокая, с кучей родственников – всевозможных тетушек и дядюшек, к которым мы каждые выходные делали визиты вежливости. У меня, единственного ребенка в семье, от такого количества приторных улыбок и наигранного участия ехала крыша. Они все говорили между собой на валлийском, а я сидел как идиот и лыбился с умным видом ничего не понимая.

Постепенно моя работа стала отнимать слишком много времени. Я возвращался домой ночью и Шона всегда спрашивала, как прошел мой день, но у меня не было желания с ней говорить и обсуждать что-либо; собираясь утром на работу, старался побыстрее покинуть наше семейное гнездышко.

Моя жена была идеальной женщиной, никогда меня не пилила; я проводил свои свободные вечера в пабе – она принимала все как должное; я изменял ей направо и налево – она знала об этом и молчала; и никогда не говорила мне, что хочет завести ребенка. Пять лет назад мы с ней расстались, мне стало жаль ее, в свои тридцать шесть она еще могла начать жизнь заново, и я собрал свои манатки и ушел.

Я никогда не любил ее, просто в ней была необходимость. Мне нужен был кто-то рядом мрачными бессонными ночами.

Я и Майк спустились по узенькой крутой лестнице в морг. В тесной каморке натянули на себя одноразовые зеленые халаты и бахилы, взяли с собой по медицинской маске.

В прозекторской, залитой неживым ярко белым светом, было жутко холодно, даже в сравнении с ненастным октябрьским утром. Я невольно поёжился, моя легкая парка не спасала от холодрыги. Увидев это, Рейни злорадно улыбнулся.

Мы друг друга тихо ненавидим уже давно. Сейчас я даже не могу припомнить, с чего все началось, кто первым кому перешел дорогу.