Новенький - Уильям Сатклифф

Его бесстрастность только усиливала паранойю всех и каждого по поводу собственных тел. Стоя рядом с ним, ты чувствовал себя уродцем – маленьким, волосатым и неловким. Все ощущали, как его взгляд жжет прыщавые подбородки, блестящие носы, жирные волосы или слишком короткие ноги. Все его боялись.

Но не смотреть на него мы не могли. Во всяком случае, я не мог на него не смотреть. Я не гений самоанализа, но, признаться, Барри делал со мной что-то странное. Я отыскивал его в толпе. Когда открывалась дверь в комнату отдыха шестого класса, я не мог удержаться и оборачивался глянуть, не он ли это. В столовой я к нему не приближался, но бродил со своим подносом, высматривая, где он сидит, а уж потом садился сам. Я был вроде как одержим Барри.

Мне удавалось не думать о нем только в те редкие моменты, когда я начинал беспокоиться о себе.

Что за фигня со мной творится? Почему я глаз от него отвести не могу?

И я подозревал, что в этом не одинок. Где бы ни появлялся Барри, я замечал крошечную перемену в социальной температуре. Иногда жарче, иногда холоднее, но как только обнаруживалось его присутствие, температура менялась. Примерно то же самое происходило, когда вокруг школы бродили девчонки.

Даже Школьный Зверь – парняга, который мог удержать под крайней плотью восемнадцать двухпенсовиков и регулярно это доказывал, – даже он, похоже, в присутствии Барри слегка пугался. Несколько тушевался. И уж конечно не вынимал член и не начинал требовать монеток. Каким-то образом Барри заставлял всех вести себя лучше.

Его замечали все – это было очевидно. А я хотел знать, обращаю ли я на него больше внимания, чем все остальные, или нет. Мне почему-то казалось, что да.

Понимаете, что я хочу сказать?

Мне тогда было очень неспокойно.

Скажем прямо – Барри был просто секс-бомба. А я... ну, а я – нет.

У меня огромный крючковатый нос, я постоянно покрыт щетиной – что бреюсь, что не бреюсь, – у меня жесткие волосы, а брови – как усы. Я – мечта антисемита. Ку-клукс-клан заплатил бы целое состояние, чтобы развесить мои портреты по всем американским школам – маленьких девочек пугать.

Только поймите меня правильно. Когда я познакомился с Барри, я уже не был таким юным размазней, которому переживания из-за собственной внешности мешают заметить, что гнойный прыщ на носу – еще не весь мир. С точностью до наоборот. Я прошел эту стадию и как раз начал двигаться к тому, чтобы примириться со своей наружностью. Я чувствовал себя необычным. И мне нравилось, что тупицы испытывают ко мне отвращение, потому что с тупицами я в любом случае не стал бы и разговаривать.

Общеизвестно, что мужчине для шарма красота не нужна. Поэтому уродство было достоинством, оно давало мне дополнительные шансы на внимание. В идеале я бы предпочел не быть настолько страшным, но все же... жить с этим я мог.

Тупицы испытывали отвращение и к Барри. Мне казалось, этот общий опыт как-то поможет мне стать его... союзником. Да, это хорошее слово. Я не из тех сопляков, что кругами бегают в поисках друзей, – я просто думал, что из Барри получился бы полезный союзник.

Познакомиться с Барри было непросто. От одной мысли о том, чтобы завести с ним разговор, у меня в горле будто булыжник застревал. Когда я один раз все-таки к нему обратился, слова пришлось прокидывать через несколько баскетбольных корзин дыхательной системы. В результате они прозвучали втрое громче, чем я рассчитывал, и первое впечатление Барри обо мне было такое: «МОЖНО Я ВОЗЬМУ ТВОЙ КАРАНДАШ???»

Это меня обломало. На редкость поганое начало. Несколько недель потом снились кошмары: мне раскрывали объятия раздетые красотки, а я стоял одетый и спрашивал про карандаши.

Пока длилась эта карандашная импотенция, в школе я слонялся вокруг Барри, надеясь, что представится еще один шанс завязать разговор и исправить дурное первое впечатление. Как-то раз у меня неплохо получилось: «Нет, кабинет 63 – вон там» – дрожащим голосом, но хоть с нормальной громкостью. Но все равно не уверен, что после этого факт существования моей личности отпечатался у Барри в сознании.

Потом в субботу я как-то бродил по Лондону и увидел, как он тонет в Темзе. Я сорвал с себя одежду, прыгнул в реку, освободил его лодыжку от водорослей, которые тянули его вниз, и вытащил его на берег, где вернул к жизни искусственным дыханием «рот в рот».

Или, может, мне это только привиделось. А если честно, Барри на геологической экскурсии споткнулся о бордюр, упал на дорогу, ударился головой об асфальт и потерял сознание прямо перед дальнобойным грузовиком с заснувшим шофером и сломанными тормозами. К счастью, я как раз проходил мимо, но поскольку Барри – весьма прилежный геолог, в карманах у него лежало слишком много камней, и я не смог его оттащить, поэтому пришлось пулей мчаться в гору, запрыгивать в грузовик, отнимать у сонного шофера руль и укладывать грузовик в ближайшее болотце, откуда я выплыл как раз вовремя, чтобы оживить Барри искусственным дыханием «рот в рот».

Так мы и подружились.

Ага?

Ладно, ладно, я тут не совсем точно излагал. Если хотите правду-правду – ну, такую лапшиненадовратьтохватитпридумайчтонибудьполучше правду, – то на самом деле мы с Барри ездили в одном школьном автобусе, так что мне постепенно удалось с ним познакомиться. Вот.

Дебильно, да?

Как ни странно, если вдуматься, все несколько занимательнее, поскольку стратегия и тактика рассаживания в школьном автобусе была весьма замысловата и еще сильнее усложнялась из-за того, что в том же автобусе ездили девчонки из соседней женской школы. Через несколько дней после своего появления Барри устроил революцию, усевшись в третьем спереди ряду. Это уничтожало на корню многие годы безмолвных переговоров и не слишком безмолвных драк. Барри был из тех, кто спокойно мог отправиться прямо на заднее сиденье, ну, может, пару недель провести во втором или третьем ряду с конца, – и тут он является и усаживается в третьем ряду! Просто неслыханно! Однажды, когда рядом с ним сел первоклашка, а) он пустил его к окну, б) они поговорили. Я не верил своим глазам. Я, блин, глазам не верил. Просто чудовищно.

Стандартная, принятая, унаследованная от прежних поколений схема рассаживания в автобусе была такова:

Самый перед: преподы.

Не самый перед: печальные случаи, христиане, некрутая мелюзга от первого до третьего класса, уродины из женской школы.

Передняя половина середины: крутая мелюзга, некрутые парнишки из четвертых – шестых классов.

Задняя половина середины: крутые четверо– и пятиклассники (которые наследуют задние места), дятлы из шестого класса, которые считают себя крутыми, потому что носят белые штиблеты, заблудшие выскочки – евреи-мазохисты из первых – третьих классов, которым нравится быть битыми.

Не самый зад: интересные девчонки.

Самый зад: крутые шестиклассники.