Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

— В тюрьме!

— Подумайте хорошенько. Посмотрите: белые халаты на персонале. Разве в тюрьме ходят в белых халатах?

— В тюрьме.

— А какое сегодня число, знаете?

Вера посмотрела на робота и подумала, что все это лишние разговоры. И как только она подумала так, язык точно отключился от мозга. В голове безразлично всплыло воспоминание: «Четвертое июня», но мысль эта замирала, не доходя до языка, и Вера молчала.

— Ну, что же вы? Только что разговаривали. Какое же число? Неужели не знаете?

Вера молчала.

— Так и будем молчать?

Вера молчала.

— А что вы кричали в «Пассаже» про роботов? Они кому-нибудь угрожают?

Вера молчала.

— Ну ладно, потом еще поговорим. — И кому-то в сторону: — Можно раздевать!

Подошла толстая старуха.

— Пойдем, милая.

Вера покорно встала и пошла за старухой. Они вошли в соседнюю камеру. Старуха указала Вере топчан.

— Раздевайся. А одежду сюда.

Вера разделась до трусов и лифчика.

— Все снимай. Доктору смотреть надо.

Воля к сопротивлению, совсем было исчезнувшая, мгновенно вернулась к ней. Вера сжалась и вцепилась в трусы: мало им расстреливать, еще перед смертью надругаться хотят! Придет этот молодой робот, мужчина-робот, и будет разглядывать ее груди, живот, лоно; разглядывать, щупать, а может даже…

— Ну снимай же, девочка, не задерживай.

Вера сжималась все отчаяннее.

— Да что с ней говорить.

Толстая старуха обхватила ее сзади, другая ловко сдернула трусы и лифчик.

— Можно смотреть, доктор!

Вошел тот самый самодовольный мужчина-робот.

Вера поспешно села на топчан, подтянула колени к подбородку, вцепилась руками в голени.

— Встаньте, Вера.

Имя откуда-то знает! Какой хитрый робот! Вера не шевелилась, только сильнее сжимала пальцы.

Старухи схватили Веру за руки, разжали пальцы, разогнули ноги и поставили перед роботом, придерживая за локти. Робот с усмешкой осмотрел ее с головы до ног.

— Поверните.

Веру повернули, как манекен, и робот снова ее осмотрел. Вера стояла спиной, но чувствовала его взгляд на коже.

— Вот синяк и вот, — сказала старуха.

— Вижу, — раздраженно ответил робот.

Потом Веру заставляли смотреть на яркую лампу, открывать рот, стукали по локтям и коленкам, приказывали то не дышать, то глубоко дышать, и наконец робот-мужчина приказал лечь на топчан. Вера знала, что вот сейчас этот робот убьет ее, вернее, сначала изнасилует, но сопротивляться не было ни сил, ни решимости. Она только крупно дрожала при каждом прикосновении невероятно гибких змеиных пальцев робота.

Но почему-то она осталась жива и невредима. Робот ушел, старуха сказала по-домашнему:

— Идем, красавица, в ванне тебя помоем… Ой, горе!

Конечно, и в ванне очень удобно было ее утопить — но не утопили, а и на самом деле вымыли — как маленькую, не давая в руки ни мыла, ни мочалки. Вытерли, одели в серый арестантский халат и повели. «Смертная казнь откладывается для пожизненного заключения», — подумала Вера.

Ее повели вверх по лестнице, отперли перед нею дверь, которая захлопнулась за спиной, отперли вторую, и Вера оказалась в сводчатом коридоре, только этот был еще ниже и мрачней, чем первый. В полумраке бродили страшные женщины в таких же арестантских халатах. Откуда-то несся истошный крик — значит, пытают.

Истошный крик, донесшийся из глубины мрачного коридора, разбудил ослабевшую было волю к спасению. Вера оттолкнула старуху и побежала, сама не зная куда. Лица арестанток мелькали, а она мчалась — и вдруг тупик. Повернула обратно, но ее уже настигали белые роботы. Она ударила кого-то, но сзади накинули мешок на голову, она замахала руками вслепую, но руки завернули за спину и повели. Потом положили лицом вниз, обнажили, и она почувствовала распирающую боль в ягодице; сразу же перевернули на спину, сняли с головы мешок, и Вера увидела вокруг себя семь или восемь роботов, замаскированных женщинами. Они слаженно и деловито пеленали ее простынями, завертывали отдельно каждую руку и каждую ногу — и через минуту она могла шевелить только головой. Но шевелить уже не хотелось. Тело тяжелело, глаза закрывались. «Усыпили как собаку», — успела подумать Вера, и все исчезло.

Виталий шел на работу. То есть Виталий Сергеевич Капустин — врач-психиатр, так что не шутите! (Стоило отрекомендоваться новым знакомым — и те сразу начинали смотреть с любопытством и некоторой робостью.) Всего два года как он закончил институт, еще не совсем привык к обращениям по имени-отчеству — и тем большее удовольствие находил в этом поминутном подтверждении своей взрослости.

Вышел он сегодня из дому рано — что далеко не каждый день удавалось — так что шел не торопясь.

Еще только без двадцати девять, а он уже проходил мимо чугунной решетки, огораживающей дворец великого князя Алексея Александровича — так он значится в каталоге памятников архитектуры. Дворец в сугубо русском стиле, так процветавшем при Александре III, — сплошные терема, башенки луковицами — смешно немного. Все нарочитое — смешно…

Сегодня Виталий дежурил, так что ровно в девять нужно было быть в кабинете главного, но все равно времени еще очень много, можно было думать о постороннем, радоваться теплому солнечному утру. После дворца пейзаж резко менялся: кончалась набережная, кончался асфальт, берег откосом спускался к воде, на откосе валялся всякий хлам и пылал костер, в котором дворники жгли все, что способно гореть. Как раз на глазах Виталия с громким мотоциклетным треском подъехала красная дворничья тележка и с нее прямо в костер сбросили диван с ободранной обшивкой. Кончились и дома, теперь вдоль Мойки тянулся дровяной склад, принадлежащий Адмиралтейскому заводу — его разностильные корпуса тесно стояли на другом берегу Мойки. С завода на склад ездила удивительная машина: на длинных ногах, между которыми она зажимала штабеля досок, похожая на деловитого паука. По берегу бегала овчарка — место безлюдное, хозяин отстегнул поводок, и собака радовалась свободе. Как раз за дровяным складом из Мойки вытекает Пряжка, а там, за мостом, и больница. Серая, облупившаяся, за высокой стеной, с зарешеченными окнами — больница выглядела угрюмо, но Виталий давно привык и угрюмости не замечал. А на Пряжке в такое утро было и просто хорошо: на береговых откосах росла трава, и это придавало пейзажу что-то деревенское.

Виталий перешел мост и вошел в проходную. В проходной сидела старуха с крашеными волосами; Виталий не знал, как ее зовут, но всегда здоровался, а старуха время от времени спрашивала его, что ей принимать от головной боли и бессонницы. Выйдя из проходной, Виталий пересек небольшой двор и вошел в больницу.