Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский

Скомкал шёлковый платок, подождал, пока не усядутся джентльмены, и вытащил объёмистый, плотной бумаги пакет. На обёртке почерком лорда Эндрю крупно значилось: «Сэру Василию Наливайко лично».

Мамба потянулась так, что захрустели кости, с уханьем зевнула и поднялась с постели, едва не сбросив на пол большую чёрно-жёлтую змею паму, пригревшуюся у тела.

— Прости, девочка… Мамочка не нарочно.

Бесцельно, ещё не совсем проснувшись, Мамба прошлёпала по комнате и остановилась у окна, задумчиво почёсывая ягодицы.

Видели бы сейчас её скульпторы! Особенно афроамериканские, воспевающие красоту и величие чёрного тела! Вот она, вот она воистину, праматерь Чёрная Африка, чей образ вы тщитесь запечатлеть в базальте и диабазе!..

Внизу уныло зеленел мокрый от дождя Центральный парк. Холодные капли хлестали по стёклам фешенебельных квартир, за которыми, возможно, точно так же нагишом стояли сейчас Мадонна, Вуди Аллен и даже призрак Джона Леннона… Только Мамба думала сейчас совсем не о них. Сон был ещё свежим, и, глядя на одинокого бегуна, огибавшего рябой от капель пруд имени Жаклин Кеннеди, бывшая жрица мысленно перебирала приснившееся.

И виделись ей не жертвенная кровь, щедро убегающая в песок, не разрывы огненных стрел белых, а бездонное синее-синее африканское небо и в нём свежие после дождей листья пальм и акаций, и даже кондиционированный воздух вдруг словно бы донёс ароматы знакомых трав и цветов, приправленных солёным дыханием далёкого океана…

Мамба проводила взглядом бегуна, удиравшего от инфаркта прямо к воспалению лёгких, зевнула, покачала головой, взяла «Уолл-стрит джорнал» и отправилась в удобства.

Здесь всё было так, как ей нравилось, а любила она неброскую роскошь добротной и продуманной функциональности. Чтобы не плитка, а мрамор и малахит и не «золотой» алюминий, а настоящая позолота. Чтобы веяло основательностью, надёжностью, долговечностью.

Усевшись, Мамба с блаженным вздохом раскрыла журнал, углубляясь в финансовые сферы… И ощущение основательности тотчас покинуло её. Если верить журналу, повсюду начались перемены. Пока ещё внятные, прямо скажем, очень немногим, но Мамба невольно напрягла слух, ожидая с реки голоса Эбиосо[11]и затем воя снарядов белых людей. Чувство было такое, будто мир за окном внезапно стал опасным и хрупким. Будто сделанным из перекалённого, готового вот-вот пойти трещинами стекла…

«Ну да, всё правильно… Они уходят. — Мамба зашуршала страницами, спустила воду и перебралась под душ. — Уроды! Радетели, блин, судеб человечества! Хранители, такую мать! Паму каждому из них за шиворот…»

Злобу из души следовало изгнать. Мамба перебросила кран, пустив холодную воду, и её пятки пустились в путь по зелёному с прожилками мрамору, отбивая ритмы сосредоточения.

Правду сказать, ей было о чём поразмыслить, да, да, было о чём! Чёрный Пёс, оказавшийся бестолковым щенком, угодил в России на живодёрню. Спрашивается, за этим она его туда посылала? Она что, пожелала сравнить застенки Папы Дока[12]с гулагами[13]заокеанской Сибирии? Слепой кутёнок умудрился и сам вляпаться, и ничего не добыть. Ни Зеркала, ни Погремка, ни рук врагов, ни их голов… А ведь туда же — держал её, Чёрную Мамбу, за безмозглую старую корову! Ха, а то не знает она, что у него спрятано в берцовой кости левой ноги! А также в икре правой! Да он ей нужен-то был лишь затем, чтоб смотаться в Сибирию, добыть для своей паршивой дудки Нагубник — и вернуться сюда, помахивая хвостом. А дальше всё было бы просто…

И вот вам пожалуйста. Как на стройплощадке, под которую сравнивают с землёй индейское кладбище, а потом удивляются, отчего трансформаторы, заказанные в Калифорнию, оказываются в Техасе, а лифты — в Чикаго…

Доведя танец сосредоточения едва ли до середины, Мамба осознала, что винить во всём ей следовало только себя.

Если хочешь, чтобы дело было сделано, — берись и делай сама.

Лучше пожалей, Мамба, бедного сосунка, которому доверила дело не по силёнкам, не по умишку.

…Да ещё Хранители выбрали самый подходящий момент, чтобы уйти… Бестолочи, туманят перспективу, расшатывают Игру… Впрочем, их тоже не в чем винить: Игра у них своя, так что, гиена с ними, пусть отчаливают. Попутного ветра в спину…

Побаловавшись напоследок горячими струями, Мамба выключила душ, завернулась в махровую простыню и двинулась на кухню завтракать. Слов нет, белые, конечно, кое-что понимали в комфорте, но, по глубокому убеждению Мамбы, за те несколько веков, что она знала эту недопечённую Богами породу, готовить нормальную пищу белые так и не обучились. И это несмотря на то, что в Африку нынче не ездил только ленивый… Ах, видели бы диетологи, какими толстыми ломтями Мамба кромсала бекон, как без счёту разбивала яйца, как смешивала томатный сок с «русскими сливками»[14], получая восхитительную нежно-розовую смесь. Опять-таки напоминавшую о прошлом, в котором молоко буйволицы мешали с буйволиной же кровью. И не только с буйволиной, не только…

Нет, диетологи, лучше отвернитесь, не надо вам на такое даже смотреть!..

Гоня прочь ностальгию, Мамба добавила к бекону сырокопчёной колбаски… вздрогнула от прикосновения к ноге, перестала жевать и заглянула под стол.

— Ах ты бедненькая! Совсем забыли про девочку, ай, как же мамочке не стыдно…

Жёлто-чёрная тварь, от укусов которой, по крайней мере в Индии, народу гибнет не меньше, чем от ядовитых зубов кобр, застенчиво прятала голову под распластанным узорно-чешуйчатым телом. Такая уж скромница, такая смиренница…

— Ну что, змейку тебе? — Мамба облизала жирные пальцы и поднялась. — Птичку? Мышку?

Она уже обшаривала взглядом массивную стойку бара, где вместо напитков располагался целый живой уголок. Аквариум с толстыми золотыми карасями, большой террариум, где обитали ползучие гады, просторная клетка для птиц и внушительный вольер с грызунами…

Проследив взгляд любимицы, Мамба сунула руку в террариум:

— Я тебе покусаюсь… Ешь, маленькая, на здоровье.

В руке у неё извивалась большая отъевшаяся гадюка. Критически осмотрев змею, Мамба опустила её на пол.

Та мгновенно уловила опасность и пустилась наутёк, струясь по полированному камню так быстро, что зигзагообразный узор на теле слился в вибрирующую полосу… Однако от чёрно-жёлтой смерти разве уйдёшь! Пама встрепенулась, сделала бросок и, словно дротик, вонзилась гадюке в хвост. Причём после укуса не отдёрнула голову сразу, а несколько раз крепко сжала челюсти, пуская дополнительную дозу, ни дать ни взять делая контрольный выстрел. Калибр был убойный. Гадюка лишь вздрогнула — и обмякла безвольной чешуйчатой верёвкой. Когда яд сделал своё дело, пама устроилась поудобнее, раскрыла пошире пасть и приступила к завтраку, натягиваясь на жертву, точно чулок.