Нерон. Царство антихриста - Макс Галло

Тем не менее эта семья была близка к верховной власти, и высказанное Калигулой пренебрежение меня удивило. Если, конечно, он не пытался меня подловить.

Заложив руки за спину, император кружил вокруг, не отводя от меня глаз и что-то нашептывая.

— Езжай в Анций, — повторил он. — Ты поспеешь туда к завтрашнему утру.

Он поднял голову и закрыл глаза.

— Ты вдохнешь соленого морского воздуха, увидишь триремы[6]в порту. Я тебе завидую, Серений. — Он снова опустил голову. — Я хочу знать, похож ли ребенок на меня.

И опять встряхнул головой.

— Почему я должен верить Агриппине?

Улыбнулся, закусил губу и внезапно заговорил совершенно другим тоном — резким и решительным.

— Мы с Агриппиной одной крови. И если она решила выйти замуж за этого Агенобарба, то плохо верится, что причиной тому любовь. Она использует этого увальня: ей надо, чтобы он ее обрюхатил, как бык священную корову. А ты уверяешь, что мне нечего опасаться. — Он положил мне на плечо тяжелую руку.

— Серений… — произнес он и тут же осекся, подозрительно поглядев на меня. — Императора всюду подстерегают опасности, и те, кто мне служит, в любую минуту могут меня предать, зарезать или отравить.

Калигула следил за мной, полузакрыв глаза.

— Вот и ты, Серений. Разве я знаю, о чем ты думаешь? Ты служил Тиберию. Может быть, ты хочешь отомстить за него и веришь, что его убил я? — Он пожал плечами. — Отправляйся в Анций и обнюхай ребенка. Послушай, что о нем говорят. Помни: если боишься укуса змеи, раздави ее яйцо.

Калигула резко оттолкнул меня.

— Ступай, ступай, — заключил он.

Я покинул Рим до наступления ночи.

2

Я подошел к ложу, где лежал младенец.

Его шея была испещрена темными пятнышками, похожими на следы когтей или пальцев. Кожа на руках и на теле носила фиолетовый оттенок и тоже была пятнистой. Ребенок лежал неподвижно. На него падал свет двух масляных ламп, стоящих по обе стороны кроватки. Остальная часть комнаты была погружена в полумрак, и теснившиеся там люди старались не попасть в квадрат света, чтобы не быть узнанными или замеченными возле новорожденного.

Близко подошел только я да два телохранителя, сопровождавшие меня от самого Рима. Несколько мгновений я не отрывал глаз от ребенка, лежавшего все так же неподвижно, с закрытыми глазами. Меня охватила дрожь. Было ощущение, что боги еще не решили, поселить ли искру жизни в это тельце, которое пока пребывало по ту сторону роковой черты. Попятившись, я смешался с неразличимой толпой. Рядом кто-то прошептал, что ребенок вышел ножками вперед, а это дурное предзнаменование. В ответ было сказано, что это сын Агриппины, а такой способ появления на свет называется «агриппа». Это означает, что ребенок пытался убежать от матери, а мать стремилась удержать его и, может быть, даже задушить.

— Взгляните на эти пятна на коже, — добавил кто-то. — Похоже на змеиные укусы.

Я вспомнил слова Калигулы о змеином яйце, которое следовало раздавить, как вдруг комната ярко осветилась. Вошедшие рабы расставили повсюду лампы, и лица присутствовавших потеряли анонимность.

Я узнал Домиция Агенобарба, отца ребенка. Он стоял в первом ряду, скрестив руки на круглом животе. Вызывающе поглядывая вокруг, на его плечо опиралась женщина с худым лицом и зачесанными наверх волосами. Это была Лепида, сестра Домиция, с которым, по слухам, она состояла в непозволительной связи, подобно Калигуле и Агриппине. Говорили даже, что эти кровосмесительные союзы и сблизили Агриппину с Домицием. Кто знает, может, две противоестественные пары соединились, чтобы удвоить свои пороки? И не был ли ребенок сыном Калигулы, своего дяди?

Внезапно громкий голос потребовал тишины, какой-то человек подошел к кроватке и положил руку на голову младенца. Это был Бальбил, астролог, прорицатель, самый знаменитый жрец Рима. Одет он был в просторную тогу, его шею украшало золотое колье с янтарем, которое доходило до середины груди.

— Дитя родилось от Солнца, — провозгласил жрец. — Я видел, как лучи светила коснулись его, прежде чем осветить землю. Это счастливый знак. Ребенку покровительствует Аполлон, он передал ему свое могущество и способности. Сегодня, пятнадцатого декабря, сын бога Солнца появился на свет в том же доме, где родился император Калигула.

Последние слова прорицателя потонули в шуме: раздвигая толпу, в комнату вошли рабы с носилками, на которых возлежала Агриппина, опершись на подушки. Ее кудрявые волосы обрамляли лицо, разрисованное белой и красной красками. Она указала на ребенка, и одна из женщин подошла к ложу, схватила младенца за запястья и подняла. Подвешенное тельце напоминало освежеванную тушку животного, которую приготовили, чтобы запечь на углях. Ткань, покрывавшая нижнюю часть тела, соскользнула, обнажив член и мошонку. На этом чахлом, не считая круглой головы, тельце они производили впечатление огромных, красновато-коричневых морщинистых протуберанцев.

В комнате раздался смех и выкрики.

— Ты говорил, Бальбил, что это сын Солнца и бога Аполлона, — начала Агриппина. — Но это и мой сын. Узнаю свою плоть. Взгляни на его роскошный член. Он создан, чтобы покорять женское чрево. Он породит сыновей, и это будет моя кровь. Моя, Цезаря и Августа. Он рожден, чтобы править.

Агриппина выпрямила спину, подняла кверху лицо и снова заговорила. Ее слова падали, как удары топора. Неожиданно ее голос стал вкрадчивым и мелодичным. Она повернулась ко мне.

— Скажи моему брату, великому императору Калигуле, что его сестра Агриппина дарит ему самца, в жилах которого течет кровь наших божественных предков!

Царственным жестом она подозвала меня, схватила за запястье, притянула к себе так, что я губами коснулся ее волос, вдыхая запах пудры и терпких духов, и прошептала, что знает, как ее брат озабочен рождением ребенка.

— Он боится всего, что ему непонятно. Ты приехал шпионить, Серений. Так передай ему то, что сказал Бальбил. Мой сын — сын Аполлона: император поймет, что я хочу этим сказать.

Ее голос стал хриплым.

— Ты думаешь, я стала бы мучиться родами, чтобы произвести на свет ребенка, которому не суждено царствовать? — Она придвинулась ко мне еще ближе, и я почувствовал, как ее губы ласкают мое ухо. — Ты доносчик, Серений, но если ты осторожен и дорожишь своей жизнью, не говори ему, что я согласна умереть от руки своего сына, если такова будет плата за его воцарение.

Она ударила ладонью по краю носилок, рабы подняли их и вынесли из комнаты. Толпа последовала за ней, и возле львиной шкуры с лежащим на ней ребенком остались лишь Домиций Агенобарб, его сестра Лепида и рабы. Рабы смазали тело новорожденного маслом и стали его массировать.

Домиций подошел ко мне.