Лишние дети - Маша Трауб

Наша новая воспитательница выглядела необычно. Я привыкла к острому, длинному, как у вороны, носу Елены Ивановны. К тете Свете, у которой имелся волевой мужской подбородок. К тете Розе с мягкими морщинами-заломами по всему лицу. Даже к Флоре Лориковне с удивительными глазами – слегка навыкате, огромными, вполлица. Но ни у кого я не видела такого лица, как у Зинаиды Петровны. Подбородка у воспитательницы можно сказать, совсем не было. Рот как-то плавно перетекал в шею. Глаза вроде находились на месте, но верхние веки нависали так, что казалось, она если не спит, то дремлет. К тому же я заметила косоглазие или как это там правильно называется. Одним глазом Зинаида Петровна смотрела на тебя, а другим – куда-то вверх и в сторону. Я первое время опасалась к ней близко подходить, потому что не понимала, каким именно глазом она меня видит.

И еще я заметила, что у Зинаиды Петровны нет никаких талантов. Я уже рассказывала, что у меня тоже особых способностей никто не выявил, и, если честно, очень от этого страдала. Ну не бывает же так, чтобы вообще ничего? Ну ни крошечного талантика не нашлось? Зинаида Петровна тоже не обладала никакими особыми навыками и умениями. Елена Ивановна все-таки делала аппликации, вырезала из бумаги настолько удивительные цветы, что мы рты открывали от восторга. И лепила она просто здорово. Воспитательницы на пятидневке, казалось, умели все и даже больше: и пели, и танцевали, и кукол шили. Тетя Света была мастером выпечки. Даже Люська не считалась бездарной – она умела шить фартуки, косынки, подшивала, латала, ставила заплатки так, что не заметишь, на каком месте зияла дыра, и вязала шарфы, свитера и даже платья. Она на работу ходила в платьях, которые сама себе связала. Сторожиха тетя Роза обладала даром варить такое варенье, что даже у тети Светы слюнки текли. Еще тетя Роза умела плести коврики и шить одеяла из кусочков ткани вроде заплаток. Это было очень красиво. Она набирала обрывки ленточек, тесемок и так их сплетала, что получался ковер, да еще и с рисунком. Ее одеяла мне очень нравились – много маленьких разноцветных квадратиков превращались в теплый, нежный узор. Я даже мечтать не смела о таком одеяле. Да, моя мама ничего такого рукодельного или кулинарного делать не умела. Но я считала, это только потому, что она не работала с детьми. А женщины в детском саду должны уметь делать что-то эдакое. Зинаида Петровна стала исключением. Она даже косы плести не умела. То есть умела самые простые, как моя мама, но не более того. Аппликации у нее получались так себе – даже Стасик лучше вырезал круги. Поделки из пластилина? Да мы в средней группе детского сада получше лепили. Просто удивительно, что и такие женщины-неумехи могли работать воспитательницами. Я опять расстроилась. Мне не за что было ненавидеть Зинаиду Петровну. Ее хотелось пожалеть.

К чему я все это рассказываю? К тому, что мои дальнейшие действия стали следствием всего того, что я пережила. Мне не хватало борьбы. Или я не знаю, чего еще. Не могу объяснить. Наверное, я оказалась не приспособленной жить в нормальных условиях и моя психика уже подверглась изменениям. Или я с самого начала, как все считали, была ненормальной. Трудной. Проблемной. Тяжелой. Нестабильной. Как только меня не называли. Только так я могу объяснить то, что сделала потом.

В свое оправдание могу сказать лишь то, что меня снова настиг комплекс девочки, которую никто не запоминает. Да, тетя Света, тетя Роза, Люська, Елена Ивановна, Валентина Павловна – они прекрасно знали, как меня зовут. Но лишь в силу обстоятельств. А Зинаида Петровна никак не могла запомнить мое имя. Впрочем, остальных детей она тоже не стремилась запомнить по именам – отворачивала край футболки, на которой была пришита бирка с именем и фамилией, и только после этого обращалась к ребенку. Но мне стало обидно – неужели Елена Ивановна оказалась права, и я настолько серая, что мое место – на заднем плане в роли гриба? Я себя ощущала уже другой. Совсем другой. Я поняла, что могу влиять на жизнь вокруг себя. Ведь я же уволила Елену Ивановну! Отомстила ей и за обидные слова, и за пощечину. На что еще я способна? Мне стало интересно проверить себя. А заодно и мир вокруг. Настолько ли он отвратителен, как я для себя давно решила? И настолько ли взрослые бестолковые и злые?

Лучше бы не проверяла. Как бы мне хотелось оставаться в счастливом детском неведении и верить, что все истории заканчиваются хорошо. Как бы мне хотелось продлить то время, когда Зинаида Петровна только пришла в нашу группу. Мы все словно застыли в одном бесконечном дне. У нас ничего не происходило. Ничего не случалось. Ни одного происшествия, ни одной неприятности. Мы жили будто обернутые в одно из мягких, пуховых одеял тети Розы. Мы даже дышать стали медленнее. Если честно, я начала скучать по Елене Ивановне. С ней – каждый день как на вулкане, а с Зинаидой Петровной казалось, что не только Антону, но и всем нам выдали таблетки, чтобы мы не двигались.

Наверное, поэтому я решилась на настоящее преступление. У меня не было никаких мотивов для подобного поведения, лишь тоска, скука и что-то еще, чего я не могла объяснить. Наверное, я все-таки была больна. И меня точно стоило отправить в сад для идиотов.

Зинаида Петровна, от которой заведующая требовала каких-нибудь действий, пусть и не очень активных, хотя бы для вида, устроила конкурс. Объявила соревнование по выращиванию лука – многолетнее проклятие садовских детей. Начиная с младшей группы, все не пойми зачем из года в год выращивают на подоконнике лук. Принести из дому луковицу, поставить в стакан с водой и ждать, когда она пустит корни и пробьются вялые зеленые ростки. Ждать нужно так долго, что никакого детского терпения не хватит. Обычно все дети уже через три дня про лук забывали. Вот зачем его выращивать, если нельзя съесть – кто из детей любит зеленый лук? И эти ужасные корни в стакане? Помните? Вода, если ее не поменяешь вовремя, становится противного коричневого цвета и ужасно пахнет. Мне корни лука всегда казались страшными и мерзкими. Как и луковый запах. Везде стоял этот запах – прелый, горький и мерзкий. Хуже пахла только вареная капуста, на мой вкус, и треска, которую жарила моя мама. Тут уж оставался лишь один способ не задохнуться – высунуться в форточку по пояс и постараться продышаться. У меня даже слезы начинали течь от этих запахов. Но к запахам все относятся по-разному. Моя мама сходила с ума, когда наша соседка начинала варить холодец. У мамы тоже глаза на лоб лезли. Она открывала все окна, но ничего не помогало – запах стоял убийственный. Меня он, впрочем, не раздражал. И холодец я ела, когда меня им угощала соседка. Вполне съедобно. А мама ходила с ваткой, пропитанной нашатырным спиртом, и «занюхивала» запах холодца. Но когда я морщилась от ее жареной трески, мама обижалась. Она считала, что это неприлично.

– Не нравится, как пахнет, – не ешь, – говорила мама. – Зажралась совсем.

Я терпела. Мама не так часто готовила, как я уже рассказывала. Так что ее сухую и подгорелую треску я проглатывала не жуя.

Зинаида Петровна велела принести нам из дома по луковице, и мы посадили каждую в стакан с водой. Следили, как проклевывается зелень, как растут перышки. Моя луковица никак не желала прорастать. Луковица Ленки Синицыной колосилась зелеными перьями и обещала занять первое место. Наши со Стасиком стаканы стояли рядом, но у моего друга дела обстояли лучше – ростки пробивались уверенно. Зинаида Петровна уже перестала следить за темпом роста зеленых перьев, а мне они не давали покоя. Я каждый день подходила к подоконнику и замеряла ростки. Мерила пальцами. От большого до мизинца. И однажды заметила, что наклеенные на подоконник бумажки с именами «хозяев» луковиц отклеиваются. Под двумя стаканчиками бумажки отвалились, и они стояли бесхозные. Тогда-то я и додумалась до своей идеи. Многие решили бы, что это детское баловство, обычное желание ребенка победить любой ценой, но нет. Для меня махинации с луковицами стали чем-то бо́льшим. Проверкой, что ли, того, насколько далеко я могу зайти. Сначала я хотела просто поменять свой стаканчик со стаканчиком Ленки Синицыной, но тогда бы все догадались о подмене – слишком большая разница в ростках. И тогда я придумала другой план, который осуществила на следующий день, – переставила стаканчик Ленки на место стакана Стасика, а свой поставила на место бесхозного, который пророс лучше. Целый день не находила себе места в страхе, что подмену заметит воспитательница или хозяева луковиц. Но никому и дела не было. Я же говорила – на эти луковицы уже в средней группе всем наплевать. Разве что я, всегда проигрывавшая, всегда с самой плохой луковицей, жаждала хоть какой-то победы.