Танганайский лев - Карл Фалькенгорст

— Прими и ты мою благодарность, Солиман, за то, что оказал мне великую услугу, быть может, сам того не подозревая: за то, что ты переманил к себе тех из моих людей, которые были склонны к измене и предательству! Но остерегайся продолжать далее эту коварную игру. Я — не бесправный негр, я стою под высоким покровительством Занзибарского султана, и шейх Удшидши сумеет поговорить с тобой, если я захочу ему пожаловаться на тебя!

Солиман отвечал на это злобным хохотом.

— О, шейх Удшидши! — воскликнул он. — Я сам сумею навязать его тебе на шею. Я знаю, что ты скрываешь там, в этом орлином гнезде, того раба, который бежал от меня; он — моя собственность, и ты украл его у меня. Я скажу об этом шейху Удшидши, и все арабы, как один человек, восстанут на тебя и ты станешь бесправным в этой стране. Только в горах ущелья будешь ты влачить свое жалкое существование, подобно друзьям твоим, проклятым псам Вавенди! А когда истощатся твои запасы, когда ты израсходуешь свой порох и пули, тогда, Симба, ты попадешь ко мне в руки: я заморю тебя здесь голодом до тех пор, пока ты не спустишься вниз, в долину, вымолить кусок хлеба и сдаться мне на мою милость или кару.

Какую радостную новость сообщил ему, сам того не подозревая, Солиман! Симба думал, что в эту ночь врагу его удалось схватить Лео, и считал друга своего и прежнего слугу погибшим, а теперь из слов самого Солимана ясно, что Лео еще не пойман, что надежда найти его еще не потеряна для Симбы.

Следовало во что бы то ни стало поддержать в Солимане уверенность в том, что Лео действительно скрывается теперь в тэмбе Мудимы, и потому Симба не стал возражать Солиману на это, а только коротко заметил:

— Языком я не люблю сражаться, Солиман! О человеке судят лишь по его поступкам и делам, а не по словам. Как известно, кто много обещает, тот мало исполняет, кто много говорит, тот мало делает! — И Симба стал подниматься в гору. Сузи и его негры последовали за ним.

Неужели гнев Солимана так скоро прошел? Около полудня вся его грозная армада покинула берега залива Лувулунгу и двинулась к Удшидши. Как мало было похоже это возвращение флота Солимана на торжественное прибытие в бухту Лувулунгу! Тогда Солиман возвестил о себе громким выстрелом из единственного орудия, виданного когда-либо на берегах Танганайки; теперь он уходил молча, тихо и незаметно. На «Змее» был теперь покойник: Солиман сознавал, что он разбит. Погибни двадцать человек из его отборных воинов, он не признал бы себя побежденным, но смерть Османа сразила его.

Он не позволил похоронить его там, на берегу; нет, он увозил его в Удшидши, желая показать это мертвое тело всем арабам на площади Удшидши.

— Смотрите! — хотел он воскликнуть. — Симба убил одного из наших братьев! И за что? За то, что Осман хотел отнять у него из берлоги его бежавшего у меня раба, который скрывается в тэмбе Мудимы. Он и теперь еще находится там под защитой двух названных братьев. Друзья мои! Неужели вы допустите безнаказанно совершать такие дела? Неужели и здесь должен водвориться тот же новый порядок, благодаря которому мы изгнаны теперь с берегов Нила и области Занзибара? Можем ли мы позволить, чтобы каждый белый, явившийся сюда, оказывал покровительство беглым рабам и укрывал их у себя! Берегитесь, друзья арабы с берегов Танганайки! Берегитесь, говорю вам. Симба вооружает негров против нас; он снабжает их порохом и оружием; он поведет их войной на нас и станет здесь властелином, а вы — его рабами!

Взгляните на этого мертвеца! Его убил Симба! Если вы не бабы, то снаряжайте свои суда и пойдем вместе со мной войной на Симбу и проклятых негров Вавенди! Взгляните на него, на этого убитого! Кровь его вопиет о мщении!

Там хотел он обратиться к своим единоплеменникам в Удшидши и был уверен, что все они подымутся, как один человек, и пойдут войной на его врагов. А тогда тэмбе Лугери должно пасть, а горное гнездо Мудимы должно будет сдаться от голода. Тогда гордый, надменный Симба попадет в его руки. Иначе не могло быть. Да, но Солиман не подумал о том, что арабы завидовали ему и втайне радовались его поражению. Он не допускал возможности, что большинство из них отвернется от него и осыпет его насмешкой и презрением. Разве не могли они ответить ему:

— Почему же ты, Солиман, отправился в горы с такими запасами пороха и пуль, с таким множеством воинов для того только, чтобы изловить Лео? Не втирай нам очки! Не рассказывай сказки! Что нам за нужда доставать для тебя каштаны из огня; у нас свои дела и свои интересы. Каждый из нас охотится сам для себя! Пускай твое несчастье послужит тебе уроком, Солиман: будь осторожнее в другой раз, а на нас не рассчитывай!

Да, если бы Солиман мог рассуждать спокойно, он, вероятно, сам сказал бы себе, что его братья и единоплеменники издавна имели привычку покидать в нужде своих ближних и братьев. Но горе лишило его рассудка, и он действовал исключительно под влиянием своих чувств, а отнюдь не своего рассудка или здравого смысла, не принимая во внимание, что его чувства легко могли ввести его в заблуждение.

Он приказал теперь немедленно двинуться в путь и выйти из залива Лувулунгу, невзирая на ропот вадшидши, которые указывали на небо, уверяя, что видят на горизонте несомненные признаки близкой непогоды. Но Солиман не видел ничего, кроме безоблачного неба и легкой дымки тумана, и повторил еще раз свое приказание: немедленно сниматься с якоря и выходить в открытое озеро. Вадшидши продолжали роптать:

— Он оскорбил сегодня Муциму! Он вызывал его, и Муциму гневается. Поплывем как можно ближе к берегу, ведь мы идем прямо навстречу буре!

«Лентяй» плыл у самого берега вместе с двумя остальными судами, только «Змея», которой командовал сам Солиман, далеко ушла в озеро и быстро неслась на всех парусах по синим волнам громадной водяной равнины.

— Смотри, как почернела вода, — сказал капитан «Лентяя», — я хорошо знаю, что это означает — «Будь осторожен и береги мое судно», — говорил мне господин мой, шейх Магомет. — Знаете, ребята, мы возьмем курс на Ндэрее и там пробудем, пока не пройдет буря. Залив прекрасно защищен, а там нам нечего опасаться. Ведь наш «Лентяй» не такой проворный, как «Змея», и не вынесет, если сердитые волны станут слишком бурно ударяться о его бока. Его шпангоут так же дрябл, как и ребра того злополучного судна, которое теперь отдыхает навсегда от всех своих трудов там, на берегу, у залива Лувулунгу.

Все воины и гребцы одобрили разумную речь капитана. Никто из них не хотел рисковать жизнью на волнах бурного озера, которое теперь уже начинало волноваться. Да, к тому же, какая нужда была так спешить обратно в Удшидши?

— Смотрите, «Лентяй» пошел к Ндэрее, — воскликнули на двух остальных барках. — Это в самом деле разумная мысль; там мы можем переждать, пока Муциму сведет свои счеты с Солиманом! — и оба судна последовали примеру «Лентяя»; гребцы приналегли на весла, чтобы скорей добраться до тихой бухты. Несмотря на полное затишье, там, на севере, поднималась темная грозная туча, точно каменная стена, выраставшая из воды все выше и выше. И вот уже изредка на темном фоне этой грозовой тучи стали вздрагивать огненные зигзаги молний.