Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина

Во дворе сугробы были уже расчищены и дорожка посыпана песком. Перебегая через двор, Катя почувствовала, что движению что-то мешает. Что-то тормозило ее быстрый бег. Обернувшись в сумрачной подворотне, она с ужасом увидела, что старые колготки, которые она так и не нашла, вылезли из штанин и растянулись сзади чуть ли не на метр, волочась по дорожке и цепляясь за что попало. Катя почувствовала, как ее бросило в жар. Оглядываясь, она подняла куртку, запустила руку глубоко в штаны и, нащупав край предательских колготок, извлекла их. Налипший снег с песком остался на дорогостоящем «эффекте велюра» и немедленно начал таять. «Слава Богу, хоть никто не видел этого позора», — с облегчением подумала она и помчалась к метро.

— Можно? — Она робко поскреблась по темно-красному дерматину.

— Заходи, раз пришла. Через полчаса! Ну, где твои полчаса?

— Я больше не буду, — пискнула Катя и покраснела.

— Да уж постарайся. Мне тебя будить каждый день…

— Давайте по делу, — веско сказал Шатлыгин. — На чем мы остановились?

— Операция технически подготовлена, — доложил Банников.

— К Литвак кто поедет? Ты, Коля?

— Я думаю, ехать лучше всего мне. Потом с ней психолог поработает, а позже технический инструктаж проведем. Отрепетируем, так сказать.

* * *

— Как беременна? — ахнула Дашка. — Еще и двух месяцев не прошло! Оля, а это… не вредно? Врач же тебе сказал, что сначала окрепнуть нужно, а только потом…

— Даш, я сама не думала, что так получится, понимаешь? То никак не могла, а то вдруг сразу два раза подряд.

— Это от стресса. Мне Саша рассказывал, что Бармалей… Ну, это они начальника так зовут между собой, — смутилась Дашка. — Ты только не говори никому… Да! Так он рассказывал, что куры, если их испугать, гораздо больше яиц несут. Оль, а это точно?

— Точно. Позавчера сделали экспресс-анализы и на УЗИ сразу посмотрели.

— А мальчик или девочка?

— Даш, ты чего? Там только две недели, какой мальчик?

— Ой, здорово! — радовалась Даша. — А Андрей что?

— Волнуется. Настаивает, чтобы я в больницу ложилась. В частную. На сохранение.

— И что, все девять месяцев лежать будешь? — ужаснулась подруга.

— Не знаю. Там видно будет. Этого, — Ольга покачала головой, — я ни за что не потеряю.

* * *

Как мог он, психиатр со стажем, кандидат наук, жениться на отъявленной истеричке, да еще и постоянно угрожающей суицидом? Но, увидев Татьяну, он сразу потерял голову. И было от чего. Девушка была яркой представительницей того самого типа, от которого у него перехватывало дыхание, — высокая, фигуристая, с пышными темными волосами, вьющимися от природы. Ухаживание было коротким и стремительным, и уже через два месяца, всеми правдами и неправдами добившись разрешения в загсе, он повел ее под венец. Разглядывая теперь старую черно-белую фотографию, он в который раз вздохнул и в который раз удивился: как он мог так сильно ошибиться?

Да, этот союз был обречен с самого начала, несмотря на то что любил он свою жену безумно и так же безумно ревновал. Ревность была тщательно скрываема, но тем тяжелее день ото дня становилась совместная жизнь. Кроме того, новоиспеченный муж категорически восстал против яркого макияжа, мини-юбок, обтягивающих кофточек и туфель на шпильке, которые так любила его жена. Он запретил ей носить где-либо, кроме спальни, распущенные волосы и велел собирать их в строгий пучок на затылке.

Семейные скандалы не замедлили последовать сразу же за надеванием запрещенных предметов туалета. Жена кричала, плакала, била посуду, падала в обморок и закрывала перед ним двери спальни. И как он вытерпел пять лет такой жизни? Что за эти пять лет пережила его жена, отказавшись от любимых нарядов, ломая свои привычки и лишившись постоянного мужского интереса, которым была окружена до свадьбы, Радия Вадимовича почему-то не интересовало. Да кто она такая, его жена? Просто красивая самка, которой выпало счастье жить рядом с одаренным человеком и продолжить его род. В длинных прямых юбках, закрытых блузках, туфлях без каблуков и с коротко остриженными ногтями, она казалась ему не менее соблазнительной, чем в самых откровенных нарядах. Мнение остальных и мнение самой жены его не интересовали.

Всю жизнь он был занят. Он защищал кандидатскую, а потом и докторскую диссертации — работал для науки; он принимал больных — работал для человечества, он публиковался в реферативных журналах — для посмертной славы, когда какой-нибудь синдром назовут синдромом Хлебникова. У него была обширная негласная частная практика — ею он оправдывал перед женой, да и перед самим собой, все возрастающие доходы. Он с успехом, применяя метод гипноза и новейшие препараты, излечивал высокопоставленных алкоголиков и начинающих плодиться, как грибы после дождя, наркоманов. Но кроме практики, науки и преподавания у него была еще одна работа, появившаяся вскоре после смерти отца, о которой никто, даже жена, не должен был знать. Даже от самого себя он скрывал эту работу, тщательно делая вид, будто ее нет, не было и никак не могло быть в его жизни. Но она была, возникнув как бы помимо его воли, и продолжала крепнуть и расширяться. И если бы ему сказали, что когда-нибудь она поглотит его целиком, он, скорее всего, не поверил бы.

Ежевечерние скандалы в их семье стали обыденным явлением. Сначала Татьяна вспоминала туфли без каблука, потом переходила к своей загубленной молодости, и завершалось все это, как ни странно, заявлением, что он ее не любит. После чего следовали бурные рыдания, обмороки, отпаивание валерьянкой и, наконец, исступленный секс и примирение. Когда она засыпала рядом с ним, разметав по подушке свои роскошные волосы, он осторожно зарывался лицом в благоухающую волну блестящих кудрей и думал: «Ну что еще нужно этой женщине?» Как это он ее не любит? Он все, все делает ради нее. Новая просторная квартира, мебель, ковры, безделушки. Продукты всегда самые свежие и самые дорогие. Неужели она могла бы все это позволить на свою мизерную зарплату регистратора поликлиники?

И зачем ей, спрашивается, носить эти ужасные мини-юбки, если из-за стойки поликлиники видна только ее голова? Он ни разу не спросил себя, почему бы ему не разрешить ей мини-юбки и обтягивающие грудь блузки, если из-за стойки поликлиники действительно видна практически только ее голова? Но он не мог даже представить, что его жена — жена только-только состоявшегося профессора Хлебникова, самого молодого профессора института, у которого и без того куча завистников и недоброжелателей! — станет носить такие провокационные наряды, выставляя напоказ то, что принадлежало по праву только ему. «Ты выглядишь в них как проститутка! — кричал он на жену. — А если тебя изнасилуют на улице?» Он, знавший о насилии — и не только о физическом — больше, чем кто-либо другой, давил на свою жену постоянно, не ослабляя хватки.

У него вошло в привычку по нескольку раз в день, находя благовидный предлог, звонить домой. И, приветливо разговаривая с женой, заставлял ее отчитываться о каждом шаге — где была, что делала, почему опоздала домой с работы? Внутри у него работал хронометр: вот она вышла из-за своей стойки, сняла и повесила на плечики белый халат, вышла из поликлиники, где работала всего полдня… Сейчас она должна быть дома. Почему ее до сих пор нет? Именно он настоял на том, чтобы жена работала только полдня. Но оставшиеся полдня, когда она была неизвестно где — возможно, изменяла ему! — совершенно выматывали его, лишали сил, мешали работать. Мобильные телефоны еще только-только появились, и связь была баснословна дорога, но он, несомненно, отдал бы любые деньги за приспособление, позволяющее контролировать каждый ее шаг. Однако Радий не мог афишировать доходы, связанные с его деятельностью помимо института, и поэтому бегал звонить жене по разным кафедрам, рискуя прослыть отъявленным домостроевцем.