Алюминиевое лицо. Замковый камень - Александр Проханов

Зеркальцеву стало дурно. Ему казалось, жилистая костлявая шея тянется к его голове, медный штырь выбирает на его темени точку, чтобы вонзить в нее молнию, и страшный взрыв выбьет у него из орбит глаза, изорвет в куски сердце, и его последняя мысль будет сожжена слепящим электричеством.

Вагонетки подвигались одна за другой. Коров убивали током, и они уносились в бездну, виляя тяжелыми бедрами, нелепо оголяя безволосые ляжки, колыхая розовым выменем.

– Пойдемте дальше, мой друг. – Макарцев поддержал Зеркальцева под локоть. – Как предсказывал старец Тимофей: «Поражен не громом, но молнией, не от людей исходящей».

Они спустились на этаж ниже, в овальное, облицованное кафелем помещение. Вдоль стен сияло белое стальное русло, отражавшее свет ослепительных люстр, делавших помещение похожим на огромную операционную. Из потолка, сквозь разъятый люк, рушилось по скользкому склону тело коровы. Его хватала на лету могучая, с бицепсом и стальными жилами рука. Сжимала, окольцовывала по ребрам двумя блестящими пальцами, грудная клетка трещала, а разметанные в стороны ноги дергались судорогой. Рука поворачивалась, опрокидывала корову вниз головой. Робот выталкивал из себя белое лезвие и делал на горле коровы глубокий надрез. Из растворенного горла начинала хлестать черная кровь, била в стальное русло, текла красным жарким ручьем, над которым качалась рогатая, с выпученными глазами голова, брызгая звенящей гущей. Робот ударил корову в сердце заостренным цилиндром. Поршень вогнал в сосуды сжатый воздух, и кровь под давлением побежала быстрее, сцеживаясь, надувая на горле розовые пузыри.

Зеркальцеву стало дурно. Запах горячей крови, ее нестерпимо-алый цвет, блеск белой стали, проплывавшая мимо голова с высунутым языком и живых синим глазом – он покачнулся, но Макарцев ловко его подхватил и прижал к ноздрям ватку, пропитанную нашатырем.

– Не стыдитесь своего обморока, – произнес он. – Когда к нам в Красавин приезжал премьер Евгений Ростиславович Хлебопеков, человек незаурядного мужества, он тоже здесь потерял сознание.

Коровы шумно падали с неба, но их подхватывали стальные руки, вертели, взрезали горло, и свисавшие из неба коровы, окольцованные сталью, текли над стальным желобом, орошая его красным ливнем.

Роботы вскакивали, словно скрывались в окопах. Набрасывались на туши, выхватывая из пазов лезвия, пилы, острые кусачки. Опиливали рога, отрезали уши, отсекали копыта, откусывали мягкие губы. Все это падало в отдельные ящики, которые двигались по транспортеру вслед за коровами, над красными языками крови. Зеркальцев с ужасом смотрел, как наполняют контейнер шерстяные уши, как влажно кровоточат мягкие губы, и безгубая, оскаленная голова с черенками отпиленных рогов раскачивалась, как маятник.

– У нас безотходное производство, – гордясь робототехникой, произнес Макарцев. – Мы не теряем ни кровинки, ни слезинки.

Тонкая рука с отточенной стальной ладонью, напоминавшей совочек, потянулась к коровьей голове. Вонзилась в глазницу. Слегка повернулась в ней и вытащила наружу лиловый стекловидный глаз с набухшим белком и красными корешками сосудов. Стряхнула глаз в ящик, где уже блестело, круглилось с застывшим выражением ужаса множество выдранных глаз. Безглазая голова с дырами, наполненными кровью, скалилась, лишенная губ, фарфоровыми зубами.

Роботы вскакивали, падали, кружились на месте, обнимая коров, словно танцевали с ними вальс. Они страстно припадали к умерщвленным животным. Целовали их. Раздвигали промежности. Просовывали железные пальцы во все влажные кровоточащие дыры. Утомленно, насытившись страдающей плотью, отлипали, падали навзничь, пока следующая туша ни приближалась, и роботы, как усталые палачи, вновь поднимались, принимаясь за дело.

Зеркальцев понимал, что его привели сюда не случайно. Ему преподают беспощадный урок, который должен избавить его от иллюзий и заблуждений. Ему открывают простую изначальную истину, что мир зиждется на коровьих слезах. Материнская любовь к ненаглядному чаду. Церковная проповедь. Божественная симфония и бесподобный стих.

Возвышенная мысль и утонченное чувство. Все зиждется на коровьих слезах, которые текут из этих фиолетовых вырванных глаз, и один из них, промахнувшись мимо ящика, упал в стальной желоб, и его сносит в красном потоке. Его готовят к чему-то, что после зрелища этой бойни уже не покажется невозможным, безнравственным и ужасным, а лишь следствием и продолжением этого жуткого вальса, в котором кружатся оскаленные хохочущие коровьи головы.

Теперь коровы плыли по воздуху, не касаясь земли, похожие на фантастических воинов в ритуальных масках. Обрубки передних ног напоминали факелы с красными клубками огня.

Робот, похожий на горбуна, приблизился к туше и с подобострастным поклоном привратника провел чем-то легким по коровьей груди, словно стряхивал пылинки, а потом по плечам, будто сбивал с воротника нападавший снег. Отскочил, как проворный слуга, уступая место могучему камердинеру. Тот наложил железные длани на коровьи плечи, с силой потянул вниз, и коровья шкура стала с треском слезать. Сползала, как шуба, и ее подхватывал другой робот, встряхивал, надевал на распялку, и пятнистая черно-белая шкура поплыла вслед за красной, а та догоняла белесую в темных крапинах. Шкуры, как снятые шубы, плыли в невидимый гардероб, а раздетые догола коровы обнажали свое истинное строение из синеватых жил, лиловых хрящей, красных сухожилий и мускулов и жемчужно-белых ребер, окутанных едва заметным розовым паром.

Зеркальцев оглушенно хотел понять, как это связано с цветущими лугами, летучими дождями, звенящими подойниками. С добротой простых русских женщин и всем чудесным крестьянским укладом, о котором читал у Бунина и Есенина, находя у них ответы на свои невнятные, непродуманные вопросы о смысле бытия, о божественной природе человека, о сущности богоизбранной России.

На пути проплывавшей туши поднялся робот, похожий на могучую гориллу, коротконогий, длиннорукий, с блестящей фрезой на узколобой голове. Боднул головой тушу, погрузил в мясо блестящие зубцы, повел вниз от горла до паха, словно жадно обнюхивал, оставляя в туше темную щель. Двупалые руки просунулись в щель, ровным мощным усилием стали ее раздвигать, и туша затрещала, стала раскрываться, как платяной шкаф. И в этом шкафу висели большое красное сердце, голубые кишки, черная глянцевитая печень, прозрачные, как кружевные сорочки, легкие. Рука с крючком погрузилась в шкаф и стала вытряхивать из него содержимое – все пиджаки и кофты, все шляпы и галстуки, все сорочки, манишки и блузки. Все это подхватывалось конвейером и уносилось. Красный раскрытый шкаф с черно-алым пустым нутром медленно плыл на цепях, а стальная горилла раздваивала его на две половины, красные, с сизыми и перламутровыми сухожилиями, с каркасом розовых ребер.

Зеркальцев чувствовал, как его одежда пропиталась кровавым туманом. Как в легкие ему попадает множество кровяных телец, которые, как крохотные угольки, вызывают жжение. Ему казалось, что его обложили пластами липкого парного мяса, плюхнули на лицо тяжелую глянцевитую печень. Ему казалось, он понимает, откуда в мир приходят революции, свирепо истребляющие народы. В чем истинная причина Сталинградской битвы, где перемалывались миллионы молодых свежих жизней. Откуда взялись Катынь и Бутовские расстрельные рвы. Над всей земной жизнью высоко в небесах, там, где должен быть Бог, проплывает на блестящих цепях багровая коровья туша, роняя в мир бессчетные кровяные тельца.