Богатырь, жги! - Павел Барчук

class="p1">Скатерть-самобранка, это ж самая ценная вещь. Благодаря ей можно бояр накормить. Они ведь жрут, как ненормальные. Да и пир ежли, то скатерть эта всегда выручает. А теперь что? Теперь сколько денег потребуется, чтоб боярскую прорву накормить? А послы явятся? Те вообще, словно еды отродясь не вида́ли.

— Так ты что ж, государь, думаешь, Марьюшка сотворила такое? — Авдотья, ахнув, прижала ладони к губам.

— Марьюшка…– Передразнил мамку Герасим. — Сколопендра — твоя Марьюшка. Самая настоящая…

— Так вот же, записка имеется. Царевна оставила. — Авдотья протянула царю бумажку, которую зажимала в руке.

— Чего ж ты молчала, дура старая! — Герасим выхватил из рук мамки письмо, которое было написано корявыми, печатными буквами. Несколько минут читал дочерино послание, перебирая губами. Потом поднял взгляд и отчетливо произнёс.

— Убью стервь окаянную, когда найду.

Где-то в царском тереме(2)

Царь Герасим подобрал край ночной рубахи и рванул прочь из опочивальни. Так рванул, что ночной колпак на одно ухо съехал. Ему срочно надо было разыскать боярина Еремеева. Ибо проблема, по вине дуры-Машки назревшая, касалась их обоих, и царя, и боярина.

— Надёжа государства, куда же ты в таком виде⁈ — Мамка царевны, ахнув, кинулась следом за ним. — Негоже самодержцу по теремам без штанов бегать. Это совсем по этикету дурно выходит.

— Ах ты ж…едрить твою…И то верно. — Герасим резко затормозил, развернулся и помчал обратно в спальню, на ходу стаскивая ночной колпак.

Казначей, который до одури был счастлив, что вина за пропажу волшебных вещей удачно перешла на царевну, от столь приятного поворота событий не знал, куда деваться. Поэтому, дабы показать свою любовь к царю и рвение к службе, кинулся на помощь государю, прихватив с кресла, стоявшего неподалёку от кровати, красный парчовый халат, расшитый чудесными узорами.

— На, батюшка, накинь на плечи свои царские. — Тимофей, который слыл человеком хитрым, крайне склонным к личной выгоде, впрочем, как и большинство придворных, подбежал к Герасиму, а затем нацепил на него домашний наряд.

— Погоди, батюшка, надобно ночные туфли сменить. — Авдотья плечом попыталась отодвинуть Тимофея в сторону. Если с казначея вину сняли, то с нее за побег царевны пока ещё спросить могут. Надо, значит, постараться, государю угодить, чтоб он гнев на милость сменил.

— Действительно, твое величество…– Казначей мухой метнулся к царской обувке и уже через мгновение усердно тянул одну тапку с ноги Герасима, пытаясь одновременно напялить на туда же сафьяновый сапог.

— Да отчипитесь вы, оба! — Царь лягнул Тимофея, отчего тот отлетел в сторону. — Чай не дитя малое. Сам знаю, чего надобно, а чего нет. Взметалися, кровопийцы! Одна за девкой дебелой углядеть не могла, второй — вещи волшебные просрал.

Герасим зыркнул в сторону Авдотьи и Тимофея злым взглядом, шустро переобулся, поправил халат, а потом снова рванул к выходу из опочивальни. Правда, на пороге вспомнил, что ему, как бы, по должности не положено лично бегать боярина искать. Не мальчик на побегушках все же, а самый настоящий царь. Он остановился, нахмурился, затем отдал приказ.

— Срочно Еремеева поднять и ко мне. Где бы ни был, чем бы не занимался, доставить в короткие сроки. В залу, где послов принимаю.

— Сию секунду!

Авдотья и Казначей выкрикнули эту фразу вместе, хором, а потом так же слаженно кинулись к выходу, едва не сбив с ног самого царя. Случилась, правда, небольшая заминка у них, когда они одновременно попытались в двери протиснуться. Тимофею мешал его весьма выдающийся живот, не иначе, как на казённых харчах отъеденный, а мамке — зад, здоровый, как небезызвестный Летучий Корабль, прозванный Дирижаблею.

— Пусти, дура! Я быстрее боярина разыщу. Ты ужо старая. Прежней прыти не имеешь. — Пыхтел Тимофей, локтем старательно отпихивая Авдотью в сторону.

— Хрен тебе на твой казначейский нос. — Шипела мамка, не менее активно рвущаяся выбраться из спальни. — Старая, не старая, а поумнее некоторых молодых буду. Прощелыга…

В итоге, так и вывалились они из опочивальни оба, кубарем. Мгновенно вскочили на ноги, посмотрели друг на друга с ненавистью и рванули на поиски Еремеева. Бежали с попеременным успехом. То казначей вперед вырывался, то его Авдотья обгоняла.

Царь же, не спеша, отправился в рабочую залу. Он бы, может, и хотел ускорить весь процесс, но без боярина толку никакого не будет. Потому как по всяким «темным» делам Илья Никитич был специалистом. Царь свои руки царские никогда ничем подобным не марал. А дело предстояло самое что ни наесть темное. Чернее черной ночи.

Буквально через полчаса напротив Герасима на коленях ползал Еремеев, который выглядел ничуть не лучше самого царя, когда тот в ночной рубахе по комнате метался.

Очевидно, Илью Никитича вытащили из-под теплого боку супружницы. Ибо из одежды на Илье Никитиче были лишь кальсоны, для сна предназначенные, да рубаха того же плану. Впрочем, рожа боярина тоже выглядела соответствующе. По одной щеке шли следы от пуховой подушки. Борода его натурально стояла дыбом, топорщась в разные стороны. Глаза Еремеева норовили вылезти на лоб, но лишь по той причине, что таращил он их изо всех сил.

— Не вели казнить, отец родной! — Голосил Илья Никитич. Эту истину он запомнил давно. Что бы не происходило, надо именно такие слова говорить. И кланяться. Как можно больше кланяться.

За его спиной кучковались довольные Авдотья и Тимофей, которые искренне, от души, радовались появлению еще одного виновного. Судя по сурово сведенными царским бровям, таковым Еремеев, похоже, и останется.

Сам же боярин ни черта в происходящем не понимал. Кроме одного — Герасим явно зол. Даже не просто зол. Он в гневе. Главное, совершенно неясно, что могло произойти за несколько часов. Только с вечера расстались, договорившись о грядущих богатырских играх, которые утром и должны начаться. А тут — гром, молнии и перспектива общения с царским палачом.

— А ну, пошли вон! — Герасим зыркнул на Авдотью с Тимофеем.

Те, кланяясь каждую секунду, попятились к выходу.

— И ток попробуете подслушать…– Царь погрозил указательным пальцем. — На дыбу оба пойдёте…

Едва двери залы закрылись, Герасим сразу прекратил хмуриться, а лицо его стало выглядеть несчастным.

Еремеев от такой метаморфозы впал в еще большие волнения. Ежли царь, не скрываясь, свои слабости показывает, как бы Илье Никитичу потом зенки не выкололи к чертям собачьим. За то, что он это видел.

— Еремеев, беда. — Герасим