Зона заражения - Александр Афанасьев

– Нет, – сказал я, – на секс это не распространяется. Переночуешь здесь. Утром Шарк отвезет тебя в аэропорт со всей твоей добычей.

Нет, меня нельзя назвать… благочестивым или неизменно хранящим верность человеком. В нашем бизнесе таких просто нет, на праведника я точно не похож и мои коллеги тоже. Просто есть такое правило: не суй пальцы в розетку. Оно означает, что, если перед тобой что-то, представляющее опасность, ты не пытаешься понять, так это или нет, ты не пытаешься разобраться, ты просто проходишь мимо. А эта дамочка представляла опасность. И еще какую.

Ну и просто я не извращенец какой-то, чтобы спать с живым кассовым аппаратом. Покорнейше прошу простить, но я мимо. Как-то так.

Как это и было положено правоверному мусульманину, амир Ильяс проснулся еще до рассвета и встал на намаз. Вместе с ним на намаз встали и двое его сыновей. Из девяти родившихся у него детей выжило только двое. Радиация, невидимая смерть, которой он здорово хлебнул на джихаде, делала свое дело.

Усерден амир Ильяс был и в намазе. Сейчас многие вообще вставали на намаз только вечером, после трудового дня, а то и вовсе раз в неделю в пятницу и оправдывали это трудными временами, некоторые не вставали на намаз вообще, утверждая, что намаз является не обязательным, а добровольным видом ибадата[48]и лучше любого намаза – джихад на пути Аллаха. Но амир Ильяс был усерден в вере, возможно, потому что чувствовал приближение смерти.

Он был одним из тех немногих выживших, что видел Великий Джихад почти на всем его протяжении. На этом пути он, как и многие другие достойные люди, должен был стать шахидом на пути Аллаха, но Аллах Всевышний, видимо, разгневался на него и не дал ему шахады. Вместо этого он дал ему землю, и рабов, и сыновей, и мучительную и долгую смерть от рака. Как и многие другие досточтимые амиры, амир Ильяс был болен раком и держался лишь искренними молитвами, возносимыми им Аллаху, да ежедневным приемом наркотиков.

Амир Ильяс знал, что умрет, но не боялся смерти, зная, что получит в раю заслуженное вознаграждение, что получает каждый, кто непоколебимо шел по пути Аллаха, не держа страха в своем сердце и не загрязняясь всякими фитнами. Он надеялся лишь на то, что до того как Аллах Всевышний сочтет нужным призвать его к себе, он сохранит трезвость рассудка и не станет для всех посмешищем. Этого амир Ильяс боялся больше всего.

Совершив намаз, амир Ильяс раздал своим сыновьям указания, что нужно сделать в течение дня. Указания касались прежде всего организации труда рабов, которых на сегодняшний день у амира Ильяса было тридцать восемь. У других амиров их было намного больше, но больше было и земли, потому что они проявляли такой грех перед Аллахом, как тщеславие. Амир Ильяс помнил те безобразные сцены, которые были на Шуре, когда делили землю, как моджахеды, которые вместе воевали с безбожниками, накидывались друг на друга с бранью и оскорблениями, подражая худшим из кяфиров. Именно тогда, посмотрев на все это, он решил, что любое участие в управлении имаратом не по нему, взял себе скромный участок гористой местности, который никто не хотел брать, и уехал из Оша. Здесь он занимался земледелием, и скромно – скотоводством, держа несколько отар овец. Земледелием он занимался примерно так, как занимались им в Афганистане, то есть устраивал на склоне горы каменные террасы, потом рабы носили туда землю, и образовывалось поле. Того, что давали такие делянки, хватало лишь для прокорма себя и рабов, но амир Ильяс сохранял скромность, как и подобает истинному моджахеду и ревнителю чистоты Корана.

Сам амир Ильяс позавтракал и положил в рот наркотическую жвачку, без которой он не мог. На полях амира Ильяса выращивалась и пшеница, которая сейчас росла необычайно крупной, и опийный мак, который амир использовал и для себя, и для рабов. В качестве болеутоляющего амир использовал обычный опий-сырец, то есть млечный сок коробочек опиумного мака, высушенный на солнце. Его он клал под язык – и боль немного утихала…

Когда амир завтракал, мимо хозяйского дома его сыновья прогнали рабов на работу. Рабы жили чуть ниже хозяйского дома, в выстроенных их же руками землянках-бараках. Рабы шли молча нестройным шагом, на них не было никаких оков, потому что это было бессмысленно. Выгоняли рабов на работы обычно вдвоем, но днем с ними останется только один из его сыновей, больше нет смысла…

Наслаждаясь атканчаем[49], амир смотрел, как на востоке, в багровых тучах (не к добру) восходит над горами солнце…

Еще один день, стоящий между ним и Аллахом Всевышним, между ним и всеми наслаждениями высших, уготованных только для шахидов пределов рая, наступил.

Предчувствия беды, терзавшие амира, сбылись совсем скоро. Солнце еще не было в зените, когда он увидел внизу на дороге всадника. Причем всадника не на муле и не на осле, а всадника на мотоцикле.

Амир гортанно крикнул, и через пару минут Наби, его тринадцатилетний сын, принес и вложил в руки отца снайперскую винтовку Драгунова, старую, но смертоносную. Про себя амир Ильяс произнес ду’а, которое было запрещено, – мольбу Всевышнему даровать ему шахаду. Если бы не строгий запрет Корана на самоубийство, он давно бы покончил с собой, не в силах тащить повозку своей жизни и дальше, мимо вереницы бессмысленных дней, но он тащил ее, зная, что самоубийство разом перечеркнет весь его амаль и обеспечит ему не джаннат, а пожирающий бренную плоть огонь.

Но если мотоциклист не к добру, сам амир про себя решил, что он не будет стрелять. Он прицелится, но не будет стрелять, а мотоциклист выстрелит, и он падет, как шахид. Потом его сыновья отомстят за него, и будут жить дальше. По крайней мере в глазах Аллаха Всевышнего это не будет откровенным самоубийством.

Мотоциклист приближался в тучах пыли, и Наби встревожено начал говорить, но отец окриком отослал его в дом, а сам вскинул винтовку и прицелился, стоя. Про себя он начал произносить молитву, ожидая выстрела и милосердного падения в темноту. Но выстрела не было, мотоциклист остановился метрах в семидесяти от него и выкрикнул, сойдя со своего мотоцикла.

– Ла Илллахи Илла’Ллагъ![50]Найдется ли в этом доме лепешка и немного воды для усталого путника?

Амир подавил в себе бранное слово и опустил винтовку.

– Я приветствую вас в моем доме! – сказал он положенную формулу.

Мотоциклист подошел ближе. Он был очень молодым… впрочем, стариков в этих краях теперь и не было вовсе.