Жена в нагрузку - Кейт Уолкер

— Не понимаю, как можно сожалеть, имея такую дочь, — проговорил Рамон. — Я догадывался, что твой отец — глупец, и твой рассказ еще раз доказывает это. Но я ничем не лучше, чем он, раз поверил его россказням.

При этих словах слабая улыбка появилась на ее бледном лице.

— Я уже говорила тебе, что ты единственный из всех претендентов, которого я приняла всерьез.

— А ты когда-либо собиралась мне рассказать эту историю?

— А почему, как ты думаешь, конверт с незаконным брачным свидетельством оказался в моей сумке? Я собиралась показать его тебе! Чтобы рассказать тебе правду. Собиралась сделать это прошлым вечером, но ты… но мы…

— Прости меня.

Это все, что он мог сказать. Ему было мучительно думать, что другой мужчина так подло обманул ее. Но еще ужаснее, что он сам не верил словам любимой женщины!

— И твой отец винил тебя в этом?

Ее рот скривился.

— Ты знаешь моего отца — все мужчины святые, пока их не сбивают с пути безнравственные, распутные женщины. Так что роль грешницы досталась мне.

— Я бы хотел убить эту сволочь.

Во второй раз она улыбнулась слегка, но все-таки улыбнулась. Отблеск той Эстреллы, которую он знал и которую хотел вырвать из своего сердца.

— Не думаю, что это тебе удастся. Но… все равно, спасибо…

Ее голос прервался от рыданий, и еще до того, как Рамон осознал, что делает, он уже был рядом с ней и опустился на колени, чтобы обнять ее и прижать к себе.

— Прости меня, — тихо проговорил он. — Прости меня, пожалуйста. Я должен был поверить тебе…

Эстрелла уткнулась ему в плечо. Все, что он мог — это гладить ее по спине, по волосам…

Ей хотелось, чтобы эти мгновения продолжались вечно. Быть в его объятиях, что может быть лучше! Она чувствовала себя такой защищенной и любимой. Но ничто не длится вечно. И ее слова уже бессильны что-либо изменить.

Через минуту-другую Эстрелла перестала плакать, подняла голову и посмотрела Рамону в глаза. И поняла, что он по-прежнему чем-то озабочен. Ее рассказ снял лишь часть его забот.

— Но ведь не в этом дело, да? — чуть слышно проговорила она. — Я ведь вижу, что твоя злость полностью не ушла. Есть что-то еще.

Он выглядел сбитым с толку, когда поднимался с колен.

— Это может подождать.

— Нет, не может! Если ты обвиняешь меня во лжи, тогда ты обязан рассказать мне, в чем я, по-твоему, грешна. Кто сказал тебе какую-то гадость обо мне?

Рамон вздохнул и провел руками по волосам.

— Твой отец.

— Мой отец? И что же он сказал? И почему ты поверил ему, когда знаешь, что он способен сделать что угодно и сказать что угодно?..

— Так это неправда, что он обещал лишить тебя наследства, если ты не выйдешь замуж?

— А-а.

Это было все, что она могла сказать, она слишком оцепенела, чтобы произнести что-то еще. А что она могла сказать?

— Это правда, не так ли? Он сказал, у тебя не будет денег, ничего, пока ты не выйдешь замуж.

— Да.

— Что?

Рамон наклонился вперед, его лицо было полно решимости.

— Что ты сказала? Я не расслышал.

— Я сказала: да — да — да — да! Мой отец сказал мне, что не даст ни пенни, что выкинет меня на улицу. Это то, что ты хотел узнать? Теперь счастлив?

— Нет, — сказал Рамон, вставая и обходя вокруг кресла. — Нет.

— Что — нет? Ты не веришь или…

— Нет, это не делает меня счастливым! Это последняя вещь, которую я хотел бы услышать.

Странно, но она поверила в это. Однако глубоко внутри возникло отвратительное, трусливое подозрение. Которое угрожало ее спокойствию больше, чем все, что уже произошло.

— Я, кажется, догадалась. Ты думаешь, что именно поэтому я вышла за тебя? Ты думаешь, я сделала это только из-за денег.

Ему не нужно было отвечать, все было написано у него на лице. Эстрелла могла доказать, что он не прав, но сейчас она была слишком зла на него.

— Ты считаешь, что я настолько меркантильна, что у меня на уме только деньги и что я готова душу продать за них. Да как ты смеешь так обо мне думать? Как, черт возьми, ты смеешь обвинять меня в подобной подлости? В чем я провинилась перед тобой?

— Ты же признала…

— Я ничего не признавала. Да, мой отец пригрозил, что лишит меня наследства, если я не найду себе мужа. Но это вовсе не значит, что я действительно была готова выйти замуж за первого встречного. Между прочим, твое поведение тоже можно объяснить низменными причинами. Ведь ты не клялся мне в любви и женился ради чертовой телевизионной компании.

— Нет!

— Да! Не надо обманывать ни себя, ни меня. Ну же, Рамон! — поддела она его. — Не пытайся увиливать. Ведь именно ты сказал мне, что мой отец предложил тебе сделку, сказал, что можешь купить ее за половину цены. И ты подписал с ним договор сегодня… вчера, — поправилась она. Ї Ты даже не мог подождать хотя бы день. Так спешил прибрать к рукам заветную компанию. Вы подписали договор в день нашей свадьбы. Не так ли?

— Да.

— Тогда…

— Но не за полцены. Он хотел преподнести мне ее как свадебный подарок.

— Рада за тебя, — сказала Эстрелла с пренебрежением. — Тогда ты заключил лучшую сделку, чем думал. Даже не за полцены.

— Нет. Ошибаешься. Все вышло совсем по-другому.

— Ты ничего не платил? Ты получил ее бесплатно?

— Эстрелла! — это был громкий и дикий крик, который заставил ее тут же замолчать. — Я не получил ее бесплатно, наоборот, мне пришлось выложить полную стоимость. Ту цену, которую твой отец запрашивал в начале. Каждую песету. И я бы заплатил больше, если бы пришлось.

Эстрелла пыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни звука.

— Но… — прохрипела она. Ї Но почему?

— Разве это не очевидно?

— Для меня — нет. Почему кто-то, особенно ты, станет платить полную стоимость за то, что ему предлагается за полцены, а то и даром?

Он усмехнулся и неодобрительно посмотрел на нее.

— Потому что я люблю тебя.

— Что?

Когда она смущенно подняла глаза, Рамон пожал плечами и насмешливо засмеялся.

— Потому что я люблю тебя.

Это был единственный ответ, единственное объяснение того, что он чувствовал. И именно в этом он не хотел признаваться даже самому себе.

Но когда Рамон уходил от Эстреллы, он уже понял это. Почему же еще ему было так больно, что его использовали и ему лгали? А когда Рамон это понял, он почувствовал, что должен вернуться и сказать Эстрелле об этом. Иначе он ее потеряет, а этого нельзя допустить.