Кот в сапогах - Патрик Рамбо

— Неужели они представляют парижское юношество, эти мелкие интриганы? Они только два квартала представляют, да! Сколько их? Сотня? Две? Но даже если бы их оказалось больше, французская молодежь — не те, что, вырядившись, разгуливают по Парижу! Она сегодня — в четырнадцати армиях республики!

— Там, где им тоже надо бы находиться, — мечтательно протянул Баррас.

— Значит, остается их туда забрать. Это не сложно. Их легко переловить в местах их скопления — в излюбленных этими красавчиками кафе, в театрах, на балах. Силком загнать в казармы и отправить подальше, рассеяв по нашим полкам, стоящим на границах.

— Гражданин Луве, мне нравится твоя мысль.

Розали побледнела. Ей представился Сент-Обен в дурно скроенном пехотном мундире, с ранцем за плечами, марширующий в колонне среди грубых солдат, приученных к картечи. Такой шагистики ему ни за что не выдержать. Может ли она вмешаться, предотвратить? Но Баррас сам вспомнил о ней:

— Ты испугалась за своего любовника, Розали? Он ведь числится служащим в министерстве? Да? Полагаю, он туда и носа не кажет. Так вот, если хочет избежать мобилизации, пусть отправляется туда и работает.

Делормель был в отъезде. Он вез в Рейнскую армию изрядный груз башмаков, который сулил ему щедрую прибыль. Остаток дня и вечер Розали провела в их личном особняке на улице Дё-Порт-Сен-Совёр, точнее, в саду, где ей составлял компанию художник Бойи, который скрупулезно выписывал ее в виде греческой богини, едва прикрытой пышной лавровой веткой. Она выдерживала позу, не ощущая усталости, так была поглощена мыслями об участи, ждущей возлюбленного. Сент-Обен не пришел в шесть вечера, хотя клятвенно обещал, и она не знала, где он, в каком театре, в каком споре, в какой потасовке. Там, у Барраса, она осознала, что ему никто не поможет, что ход вещей поменялся и для мюскаденов минула пора капризов и безнаказанности. Она должна была его предупредить, и как можно скорее. И потому отказалась сопровождать Розу де Богарне и Барраса, которые отправились на холм Шайо любоваться фейерверком. Она ждала возвращения Сент-Обена.

— Будьте внимательны, мадам, — сказал художник, — не расслабляйте левую руку.

Она не слушала, он повторил, до нее смутно дошло, что он, кажется, с ней заговорил:

— Что такое?

— Ваша левая рука, мадам! Она повисла.

— А, да, простите.

— Я знаю, все затекает, когда так позируешь, но через пятнадцать минут я вас отпущу на свободу и, даю вам слово, что господин Делормель, когда возвратится, будет восхищен этим портретом, он такой волнующий…

Из сада парадный вход особняка был не виден; при малейшем шуме, напоминающем стук колес фиакра, Розали навостряла уши. Он? Нет, экипаж проезжал, не останавливаясь. Она вся была в тревожном напряжении. Когда мазила наконец удалился, она, даже не взглянув на картину, оставленную сохнуть в гостиной, завернулась в золотисто-коричневую шаль и прилегла на диван. Оттуда можно было услышать, если на дворе раздадутся шаги. До девяти вечера она пролежала так, не шелохнувшись. Стемнело, старший слуга зажег светильники.

— Мадам будет ужинать здесь или вне дома?

— Нигде, Николя.

— Мадам нездоровится? Не угодно ли, чтобы я позвал доктора Пети?

— Я не голодна, только и всего.

— Значит, мадам ничего не нужно?

— Ничего. Хотя нет. Господин Сент-Обен… вы его не видели?

— Так ведь еще только девять вечера, мадам.

Несмотря на свои тревоги, Розали задремала. Проснулась около полуночи, вздрогнув, резко приподнялась, села, беспокойно вслушалась. В особняке мертвая тишина, нигде ни звука. Но может быть, Сент-Обен поднялся к себе, пока она спала, не захотел ее будить или, проходя через вестибюль, просто не заметил ее? Она выбрала из подсвечников какой полегче, поднялась по лестнице, в нетвердой руке держа его перед собой; мигающий свет отбрасывал зыбкую тень, печатая силуэт Розали, на увешанных старинными полотнами стенах, и в ее памяти воскресали видения былой беззаботной жизни при старом режиме. На третьей площадке она остановилась. По-прежнему ни шороха. Она подошла к двери Сент-Обена, осторожно отворила ее. Внутри царил мрак. Она задула свои свечи, ощупью приблизилась к канапе и свернулась там калачиком, чтобы не пропустить возвращения молодого человека. И тут раздался голос Сент-Обена:

— Пока тебе не надо здесь быть, Розали. Возвращайся через час.

— Ты меня напугал!

— Я не хотел.

— Что ты делаешь в темноте? Послушай меня, это важно.

— Мне тоже надо тебе сообщить важные новости.

Силуэт Сент-Обена проступил в прямоугольнике открытого окна, обращенного на узкую улочку, идущую вдоль заднего фасада особняка. Звук, похожий на уханье филина, заставил его вздрогнуть, он высунулся из окна, потом обернулся к Розали:

— Уходи, прошу тебя. Вернешься через час.

— Сначала ты мне все объяснишь.

— Не могу.

— О нет, можешь.

— Ладно… Оставайся, но обещай мне, что ничего не увидишь.

— Обещаю ничего не говорить.

Уханье раздалось снова. В лихорадочном возбуждении Сент-Обен зажег фонарь, подвесил его на ставень, затем размотал канат, уже прикрепленный к подоконнику так, чтобы его конец доставал до мостовой. Розали услышала стук конских копыт, лошади двигались шагом, а под окном и вовсе остановились. Сент-Обен втащил в комнату большой матерчатый мешок, бросил его на пол, потом отвязал веревку, снова спустил конец в окно. Этот маневр он повторил четырежды, потом лошади затопали прочь, а он переставил фонарь на каминную полку, закрыл окно, задернул шторы. Розали шепотом настаивала:

— Объясни мне!

Он приблизился к ней, взял за обе руки:

— Ты же болтушка, Розали.

— Я обещаю молчать. Ты что, не доверяешь мне?

— Не хочу впутывать тебя в свои дела.

— Ты не прав. Я могу помочь.

— Ну уж нет…

Насупившись, он отодвинулся к противоположному краю канапе. Она видела его благодаря свету фонаря, но не могла поймать его взгляд:

— Что там, в этих мешках?

— Ты слишком любопытна.

— Позволь мне заглянуть.

Сент-Обен резко встал, скрестил руки — и покорился неизбежному:

— Ну, давай! Развяжи мешок.

Она мягко соскользнула на ковер с завитушечным вычурным узором, который достался Делормелю взамен на бесплатные билеты в театр Монтансье. Стоя на коленях, она заглянула в первый мешок, глянула на содержимое, изумилась:

— Деньги?

— Нет. Ассигнаты.

— Делормель утверждает, что им грош цена.

— Эти стоят и того меньше.

— Но их там столько пачек!