Обналичка и другие операции - Михаил Лифшиц

— Что вы сказали! — повысил голос Юрий Иннокентьевич. Директор даже привстал в кресле от возмущения. Но взял себя в руки, снова сел, опустил глаза и повернул голову. «Этот сопляк думает, что разработка новой техники — игрушки, а настоящей работой занимается именно он! Парень совершенно не уважает наше дело, от которого кормится! Стоило мне только подумать, что он свой — он, как услышал мои мысли, и заорал: «Нет, я не ваш!» Ну, нет, так нет. Уступлю его Артуру Ивановичу, пусть в те «игрушки» поиграет!» В этот момент судьба Артура была решена.

В следующий раз, придя в приемную и усевшись на стул, он прождал полчаса, а потом не выдержал и спросил: «Юрий Иннокентьевич у себя?»

Эмма, не отрываясь от своих бумаг, сказала, прямо не отвечая на вопрос Артура.

— Юрий Иннокентьевич вас принять не сможет. Документы на подпись оставьте мне.

— Что же вы раньше не сказали, я сижу уже полчаса?!

— А вы не спрашивали, — глядя в упор на Артура, сказала Эмма.

Артур оставил свои документы и вышел из приемной.

«Да, ветер переменился. Эмма, ржавый флюгер, это сразу показала. Враз не стало ни денег Иннокентьича, ни любви Эммы!» — думал познавший уже порядки в приемной Артур.

Начав работать в благоприятном, комфортном режиме, Артур не мог привыкнуть к тому, что им недоволен директор, к нему недоброжелательна секретарша, даже непосредственная его начальница Евгения Сергеевна стала сдержанной и перестала спрашивать: «Артурчик, как дела?»

Придя на работу в институт, Артур попал в окружение людей, совсем не похожих на его школьных и университетских приятелей и на друзей его родителей. При знакомстве многие сослуживцы чуть ли не сразу спрашивали: «Ты сколько получаешь? Начальник плохой?» Затем рассказывали, как они мало получают, как их мало ценят и какой плохой человек их начальник. Говорили самозабвенно и собеседника не слушали.

А уж за проходной с таким человеком кружки пива нельзя было выпить, чтобы он не начал жаловаться: «Начальник дает мне работу, говорит, сделай. А я ему отвечаю, что сделать я могу, но эта работа не по моей должности, эта работа ведущего, а я шестой год — старший. Он говорит, так вот, делай, и повысим. А я ему говорю, что я так не могу…»

Первый год службы эти тоскливые люди удивляли Артура. Он даже матери рассказал про это свое недоумение. Мама отреагировала очень живо.

— Понимаешь, — сказала она. — Таких людей много, и среди них есть способные. Но они редко добиваются чего-то в жизни, потому что перестают идти к цели, ведь они, как ни странно, быстро достигают своего непреодолимого предела. Давно известно: человек стремится к славе, к богатству или к власти. Это древняя мудрость, но в наше время всех людей по этим трем категориям не распределишь, больше нужно градаций, более разветвленная классификация. У тех, про которых ты говоришь, цель одна — обидеться. Вернее, это не цель, а, как я уже сказала, непреодолимый предел. В своей обиде они живут комфортно, ничего не делают, только всем рассказывают, как несправедливо с ними обошлись. Если им улыбается судьба, они и в этом случае не рады. Даже найдя семь белых грибов около одной березы, или лежа на пляже у теплого моря, или получив большую премию, или оказавшись в командировке в Париже, эти люди не бывают счастливы и быстро придумывают, на что бы обидеться и в этом случае.

Краткий и точный рассказ матери удивил Артура. Видимо, мама когда-то размышляла над этим, и у нее остались «выжимки», квинтэссенция, суть. Такая компактная форма удобна для хранения информации, но не подходит для объяснения. «Как же так, — размышлял Артур. — Не нужно ни славы, ни денег, ни власти, не радует семья, не нужно взаимности любимого человека, не нужно решения трудной задачи? Да мало ли привлекательного, мало ли такого, что кажется счастьем?! Я был бы счастлив, если бы мог воскресить Светку и нарожать с ней детей! А мама говорит, что некоторые люди стремятся обидеться, а, обидевшись, достигают своей цели и становятся счастливыми. Ерунда какая-то!»

— Мам, ты изложи попроще, с примерами, лучше всего назови такого человека, которого я знаю. А так я ничего не понял.

— Среди наших с папой друзей таких людей нет и быть не может! — гордо сказала Маргарита Николаевна. — Ну, а пример… Был у меня случайный знакомый, парень тридцати одного года от роду. В ранней юности он был одаренным спортсменом-гребцом, входил в юношескую сборную страны. «Кандидат в мастера спорта», или даже «Мастер спорта». Потом поругался с тренером, и из сборной его выгнали. Учился он тогда в девятом классе школы. С тех пор в течение 15 лет с ним ничего не происходило. Он не получил профессии, не освоил никакого ремесла. Работал то курьером, то подсобным рабочим. Благо, отец у него был в силе, пристраивал и подкармливал. Каждому новому человеку он рассказывал, какая сволочь был его тренер и как тренер его обидел. Рассказав эту историю несколько раз, он терял интерес к человеку и искал следующего. С годами эта история устарела, потеряла свежесть и остроту. Собеседники стали его спрашивать, что было дальше, а он объяснял, что дальше не было ничего, звучало это странно, поэтому он добавлял: «Я понимаю, во мне еще много безответственности…»

— Ну, это идиот какой-то… — сказал Артур.

— Этот парень, может, и идиот, — ответила мать. — Но людей, ждущих, на что бы обидеться, очень много. Никогда не ищи утешения в обиде, не живи обидой, как бы досадно тебе не было.

Вооруженный напутствием матери (которое вполне соответствовало его собственному ощущению), Артур перестал сочувствовать обойденным. А когда приходилось по службе беседовать с этими людьми и неизбежно выслушивать их жалобы, повторял про себя: «Ты сам виноват».

Маргарита Николаевна Калмыкова, мать Артура, жена Артура Ивановича

После разговора с сыном об обидах и об обиженных Маргарита Николаевна предалась воспоминаниям.

Давно, в конце 1960 года, на третьем курсе университета, двадцатилетняя Рита ехала в отцовской «Чайке» из университета на дачу. Рита взяла с собой Пашку. Отец вообще-то не разрешал никого брать в машину, но к Пашке это запрещение не относилось, потому что в их поселке Воскресенское Пашкина семья и семья Риты уже несколько лет занимали соседние коттеджи. Иногда машина Пашкиного отца возила обоих, Риту и Пашу.

Рита с Пашкой давно были знакомы, с трех лет. Отца Риты тогда отозвали с фронта, направили на работу в Куйбышев, и разрешили вызвать туда семью. В соседней квартире в правительственном доме в Куйбышеве жила семья Пашки. Потом Рита и Пашка учились в одной школе в Москве.

Один раз Пашка с матерью куда-то собирались, торопились ужасно, «зашивались», что называется. Пашку одели, мать выглянула в окно и сказала домработнице: «Отправляй его во двор, чтоб под ногами не вертелся, там Рита с няней гуляют, а сама возвращайся помогать! Паша, иди, погуляй с Ритой, только не извозись!» Рита предложила Пашке прыгать с качелей, кто дальше. Пашка прыгнул и свалился. Сразу вспомнил, что он одет «на выход» и закричал Рите: «Это из-за тебя!» и побежал к ней, чтобы дать ей хорошенько. Рита — от него, а за ними няня. Пашка опять шлепнулся и порвал брюки на коленке. Поднялся, увидел дырку и заплакал: «Я все про тебя маме скажу!» Няня подскочила, стала отряхивать Пашку и причитать: «Ну, Павлик, ведь Рита не нарочно…» А Рита спросила: «А ты чьей маме скажешь, твоей или моей?» Пашка задумался, перестал плакать, потом ответил: «Моей!» Рита решила, что это неопасно, и не испугалась. Историю про качели, Пашкины штаны и «чью маму» родители умиленно рассказывали друг другу при каждом общем застолье.