Смотри, я падаю - Монс Каллентофт

Несколько лет назад под суд был отдан полицейский за то, что он избил задержанного, туриста из Шотландии, который не понял, где его место. «Применение пыток» – так называлось это в газетах. На видеопленке камер наблюдения было видно, как один полицейский бьет туриста ногой по лицу, а вокруг стоят еще пять в неоново-желтых жилетах и смотрят.

Тим поднимается по лестнице мимо двух курящих полицейских из мотопатруля, в черных блестящих кожаных сапогах, и проходит на ресепшен.

Дежурный с посеревшей от усталости кожей смотрит на него вопросительно.

– Чем могу помочь?

Тим излагает свое дело, говорит, с кем он пришел на встречу.

– Ты что, адвокат?

– Я тот представитель, которого он выбрал.

Тим достает свою испанскую «Зеленую карту», просовывает затянутую в ламинат карточку через отверстие в стекле. Полицейский уносит ее в другую комнату, и Тим предполагает, что он снимает с нее копию или звонит кому-то, может быть, даже самому Салгадо, чтобы проверить данные.

Через пять минут приходит обратно. Возвращает Тиму удостоверение и кивает на зеленую дверь слева.

– Я нажму и открою тебе.

Тим ждет у двери, слышит жужжание, потом щелчок замка, и дверь открывается, медленно, со скрипом. Он входит в следующую комнату, над ним камера наблюдения и голос из динамика: «Спускайся по лестнице».

Он следует за синей кафельной полосой, берется за холодные перила, чувствует небольшой разряд тока, инстинктивно убирает руку, продолжает путь вниз и входит в следующее помещение.

Это та самая комната, где избивали туриста. Белые кафельные стены, маленький письменный стол с крышкой из фанеры. Сбоку виден коридор, вдоль него можно различить камеры. Их черные решетки отбрасывают длинные тени на светлый каменный пол.

Из камер доносятся звуки. Похрапывание, слова возмущения на испанском с южноамериканским акцентом. Англичанин шепчет «Я умираю, я умираю», – и Тим узнает в его голосе муки абстиненции.

За письменным столом сидит другой полицейский в белой форменной рубашке. Он указывает на комнату прямо перед ним.

– Кант скоро придет.

Тим входит в комнату.

Опять белый кафель, зеркало на стене, за ним точно прячутся чьи-нибудь глаза, под потолком висит камера. Четыре синих пластмассовых стула по бокам серого стола. Люминесцентные лампы своим режущим светом превращают цвет его рук в болезненно бледный.

Дверь закрывается.

Открывается опять.

Полицейский, сидевший за письменным столом, вводит Петера Канта. На нем наручники, все те же выгоревшие мягкие брюки и майка от «Армани», в которых его сажали в машину полиции. Он идет, повесив голову и опустив плечи.

– Десять минут, – говорит полицейский. Дверь закрывается с жестким металлическим звуком, и они остаются одни.

Петер Кант наклоняется через стол, смотрит на Тима серо-голубыми глазами.

– Я невиновен. Меня подставили.

Тим раньше не замечал цвета глаз немца. Они какого-то молочного, размытого тона, каким становится ликер, если его смешать с пастисом.

Петер Кант смотрит на зеркало за спиной Тима, потом поднимает взгляд к камере под потолком.

– Мы должны быть осторожными. Я уверен, что нас подслушивают.

Тим хочет спросить, кто подслушивает. Полиция? Другие? Хочет спросить, кто хотел бы его посадить за убийство британца, за пропажу, а возможно и убийство Наташи. Кто? И почему?

Он пытливо рассматривает, пытаясь понять, есть ли в Петере Канте что-то такое, чего он не разглядел раньше. Может ли он быть виновным. Могло ли то, что он увидел на фотографиях, лишить его рассудка.

– Бейсбольная бита из твоего дома, – говорит Тим.

– Тот или те, кто его убил, взяли ее, должно быть, в моем доме.

На Петере Канте нет синяков. Его не били.

Немец быстро моргает. Его взгляд – это пропасть тоски, и Тим видит своим внутренним зрением церковь, весенний день, слишком короткий украшенный цветами гроб в большом освещенном помещении, он слышит орган, исполняющий псалом на слишком большой громкости, чтобы заглушить звуки не сдерживаемых больше рыданий.

Там и тогда он принимает решение. Он будет верить тому, что говорит Петер Кант.

– И они же выкрали Наташу?

Кант снова смотрит на камеру, на зеркало. С каким-то тихим сомнением во взгляде.

– Или убили ее.

– Но почему?

Петер Кант отрицательно качает головой, в его глазах появляется страх, но трудно сказать – это страх невиновного человека, или страх виноватого, или обоих.

– Я не знаю, – говорит он.

– Не имеешь никакого понятия?

– Нет.

– Ты хочешь, чтобы я ее нашел, не так ли? Найти тех, кто убил англичанина, и таким образом снять с тебя подозрения.

– Да.

За их спинами открывается окошко, заглядывает полицейский.

– Осталось пять минут, – говорит он грубым хриплым голосом.

– Что ты делал вчера утром, когда произошло убийство и Наташа исчезла?

– Я был в море на моем катере, прошел наверх в сторону Port Adriano. Я хотел поговорить с Наташей после встречи с тобой, но не смог. Был не в состоянии. Я ждал ее в гостиной, пошел ей навстречу с фотографиями в руке, но в последний момент свернул, спрятал их в какой-то ящик в кухне и сделал вид, что ничего не случилось. Но я думаю, что она поняла. Единственное, чего я тогда хотел, чтобы она осталась со мной. Ты понимаешь это? Если бы я предъявил ей снимки, то дал бы ей повод бросить меня. Никто не останется с таким хиляком, который прощает измену.

Тим думает, не пахнет ли от него виски. Стопка бы ему сейчас не помешала.

– Когда я вернулся с причала, буквально через десять минут после этого ворвалась полиция и меня забрали.

– Ты должен был видеть улики, которые они нашли. Кровь? Следы борьбы? Они говорят, что ты попытался отмыть следы.

– Это все дымовая завеса. Ты же знаешь, какая жара. Я сразу прыгнул в бассейн. Вообще не поднимался на второй этаж.

– А дальше?

– Дальше я оделся в спальне. Полиция взяла меня там, вошла со стороны террасы у бассейна, там, где и ты, наверное, стоял, когда фотографировал Наташу и того мужчину. Так что я никакой крови вообще не видел. Все случилось, должно быть, пока я был в море.

– На твоем катере есть GPS-навигатор?

Петер Кант поднимает брови. Он понимает, к чему клонит Тим.

– Это маленький открытый катер, который стоит на приколе у самого дома. Там вообще нет никакой техники.

– А мобильник у тебя был с собой?