История книгоиздания в Европе. Пять веков от первого печатного станка до современных технологий - Зигфрид Генрих Штейнберг

После того как в первые годы XVII века Англия отказалась от готических гарнитур, они стали редким явлением. Вследствие этого никакие новоизобретенные шрифты вида фрактуры не могли оказывать никакого влияния на европейскую типографику. Впрочем, в этой области все равно появлялось мало что нового, а из того, что появилось, упоминания заслуживают разве что шрифты, разработанные лейпцигским словолитчиком Бернгардом Кристофом Брейткопфом (1695—1777). Берлинский шрифтовик Иоганн Фридрих Унгер (1750—1804), находясь под глубоким впечатлением работ Дидо и Бодони, попытался приспособить фрактуру к канонам классицизма, но потерпел полный провал. Его Neue Deutsche Lettern, «новые немецкие литеры», 1791 года (часть которых выгравирована Ферменом Дидо) отвергли единственные достоинства фрактуры, а именно основательность и цвет. Таким образом, как о том сухо говорит Апдайк, подводя итог развитию готического шрифта, «к 1800 году самая смелая и возвышенная типографика Европы выродилась в самую бессильную и бездарную».

К тому времени разумный человек уже начал осознавать, что упрямое цепляние за готические шрифты было главным препятствием тому, чтобы Германия в полной мере участвовала в жизни цивилизованного мира. В 1765 году грамматист, энциклопедист и переводчик Аделунг заявил, что использование готических литер, «вне всяких сомнений, является преградой, которая не позволяет другим народам выучить наш язык и таким образом лишает их возможности прочитать множество добрых книг, изданных в Германии». Несколькими годами ранее в Германии вышла первая ненаучная книга, отпечатанная римскими литерами, – поэма о природе Эвальда фон Кляйста Der Fruhling, «Весна» (1749). Но это дерзкое начинание офицера Фридриха Великого нашло лишь кучку последователей в течение следующих двух столетий. Среди них, однако, была лучшая по качеству немецкая книга, увидевшая свет в XVIII веке, – собрание сочинений Виланда, которое Гёшен напечатал модным римским шрифтом, специально заказанным у Юстуса Вальбаума «по образцу Дидо» (42 тома, 1794—1802).

В Германии находились и те (и их число будет расти весь следующий век), кто считал вопросом национального престижа то, что поначалу было не более чем делом вкуса и случая. Здравый смысл вместе с отвращением к националистической подоплеке «немецкого» шрифта в конце концов привели к тому, что от готики отказались и Скандинавские страны. Первая датская книга, напечатанная римским шрифтом, появилась в 1723 году, а в 1739 году Шведская академия под председательством Линнея рекомендовала использовать римский шрифт при печати шведских книг и постановила, что ее собственные издания отныне будут печататься именно так. К концу XVIII века типографская готика превратилась в немецкий провинциализм.

Религиозная пропаганда, сыгравшая роль в создании восточных шрифтов, изначально предназначенных для печати многоязычных Библий, а позднее ставших значительным подспорьем в изучении восточных языков, также породила две любопытные боковые ветви западной типографики.

Создание ирландских и англосаксонских гарнитур было побочным продуктом религиозной политики при королеве Елизавете. Ирландские литеры, однако, вскоре стали использоваться для распространения ирландского национализма, а вовсе не англиканской теологии; поэтому о них пойдет речь в главе о влиянии печати на подъем литературы на местных языках.

Англосаксонские гарнитуры появились в наборных цехах не для того, чтобы возродить англосаксонскую речь, а чтобы дать архиепископу Паркеру возможность опубликовать с 1566 года серию англосаксонских текстов. Хотя Паркер и его ассистенты были серьезными учеными, их намерение собрать и издать книги, написанные на англосаксонском языке и латыни до норманнского завоевания, в основном объяснялось их иллюзорной уверенностью, что среди этих трудов найдется такой материал, который поможет подорвать догмы елизаветинских религиозных реформ.

Однако эти искусственные гарнитуры – германская, ирландская, англосаксонская – находятся вне главного потока западных шрифтов. Пожалуй, это одно из самых благодетельных следствий всемирного распространения печати, что единый латинский алфавит стал единственным средством, в котором любая человеческая мысль может найти себе адекватное выражение.

Голландская издательская отрасль XVII века была обязана своим превосходством азартному духу авантюрного торгового сообщества, которое вечно искало новые рынки и не особенно сдерживалось уважением к традиционной власти (то есть не считая своей собственной).

Двумя ведущими предприятиями были фирмы Плантена, господствовавшая в южной, католической части страны, и Эльзевиров, царившая на протестантском севере. Ключевое положение Нидерландов в европейских делах второй половины XVI века и на всем протяжении XVII позволило обеим фирмам расширить свой рынок далеко за границы родины. Агенты Плантена добрались до самой Северной Африки, где продавали Библии на иврите многочисленным еврейским общинам.

Кристоф Плантен родился во Франции. Он поселился в Антверпене в 1549 году и вскоре стал главным издателем этого ведущего центра североевропейской торговли. В 1576 году у Плантена работало двадцать два станка, столько же, сколько у Кобергера тремя поколениями ранее; ни одна другая фирма, в том числе Альда и Этьенна, имела не больше, чем от двух до шести. Плантен очень внимательно следил за выпуском своих книг, нанимая лучших французских печатников и уделяя большое внимание качественным и многочисленным иллюстрациям. Он предпочитал – и усовершенствовал – гравюры на медных пластинах; на самом деле они не слишком подходят для высокой печати, но господствовали в области книжных иллюстраций, пока Томас Бьюик (1753—1828) не сказал новое слово в искусстве ксилографии.

Однако главные интересы Плантена были связаны не с типографским, а с издательским делом, и разнообразие его публикаций поражает не меньше, чем их количество. Среди них литургические и назидательные религиозные книги, греческие и латинские авторы, научные и медицинские трактаты, а также современные ему французские писатели. Самым крупным трудом, вышедшим из типографии Плантена, была многоязычная Библия в восьми томах (1568— 1573). Деньги на нее должен был дать король Испании Филипп II, который в 1570 году назначил Плантена своим придворным печатником и сделал его руководителем всего книгоиздания на голландском языке, но король так и не выплатил всех денег. В честь Филиппа Библию назвали Biblia regia – Королевская Библия. Она должна была занять место Комплютенской полиглотты, запасы которой к тому времени были уже исчерпаны; было напечатано 1212 экземпляров, двенадцать из них на пергаменте для короля, остальные на бумаге разного качества с соответствующей разницей в цене.

В течение десяти лет судьба Королевской Библии оставалась неопределенной, поскольку богословы из Саламанки пытались внести ее в Индекс запрещенных книг. На самом деле, хотя Библия была безупречна даже с самой строгой римско-католической точки зрения, ее печатник-издатель втайне принадлежал к протестантской секте, которая не придает значения конфессиональным различиям и формализованному культу. После разграбления Антверпена испанскими солдатами в 1576 году Плантен покинул город и с 1583 по 1585 год работал в Лейдене в качестве университетского типографа. Своей антверпенской фирмой он оставил руководить двух пасынков, Франсиса ван Раве-лингена (Рафеленгуса) и Яна Мурендорпа (Моретус, 1543— 1610). После возвращения Плантена в Антверпен в 1585 году Рафеленгус, тоже протестант, взял на себя управление типографией в Лейдене, где позже стал профессором университета, в то время как Моретус оставался главным помощником Плантена и после смерти отчима в 1589-м стал единственным владельцем антверпенского отделения. Сын Яна Балтазар (ум. в 1641 г.) был другом Питера Пауля Рубенса, который сделал для него немало рисунков, особенно титульных листов. Их гравировали на медных пластинах, и благодаря им книги Плантена отличались еще большим великолепием. На протяжении восьми поколений потомки Моретуса владели фирмой, которая располагалась все в том же помещении вплоть до 1875 года, когда Гиацинт Моретус продал ее городу, где был основан Музей Плантена— Моретуса, первый музей истории печати.