Страсть Исава. Гастрософский дневник - Курт Брахарц

X. Д. в порыве нигилистического вдохновения родил как-то рекламную идею: в Женеве в туалете один жирный кусок блевотины говорит другому: «Ого! Тебе тоже лучше пошлось с горчицей „Лушт“!»

Когда мне было двенадцать, меня оперировали. Меня усыпили эфирным наркозом, и, проваливаясь в забытье, я увидел темный огромный кинозал, где голос из динамиков объявлял: «Раз, два, три…» Сегодня кино настолько вошло в мою плоть и кровь, что фильмы мне снятся.

Раньше я видел обыкновенные сны. Я пытался убежать, но никак не мог двинуться с места, а преследующий меня все приближался; я летал, меня плющила, в меня вливалась огромная грязная толпа. Но уже год или два все сны, которые я помню, были как картинка из жизни. Это было как кино без названия, имен режиссера и актеров и всегда цветное. Вчерашней ночью, например, я увидел себя гроссмейстером, нанятым английской разведкой разгадывать шифры. Я работал в здании, приплывшем в мой сон из «Уикенда Остермана»[148]Сэма Пекинпы, и думал о том, что моего шахматного умения обманывать, предугадать соперника здесь недостаточно, и предчувствовал, что все эти заговоры, в центре которых я оказался, меня в конце концов погубят. Фон Плотс, особенно интриговавший против меня, был чрезвычайно похож на Смайли. Чтобы обмануть русских и показать, что я работаю совсем один, мне приходилось включать все лампы.

Какое это все имеет отношение к «Страсти Исава»? Я совершенно уверен, что усиленным сновидением последних двух-трех недель я обязан врачеванию своей печени чаем с тысячелистником, мякотью артишока и прочими растительно-лекарственными добавками. Сны, оказывается, происходят от печени, а не от мозга. Я вычитал у гомеопата Джаапа Хюберса, что печень наша и побуждает нас видеть красочные картины, оттуда и приходят наши цветные сны (заметьте, прочитал я об этом после того, как подумал про связь своих снов с тысячелистником). И это еще не все: согласно Хюберсу, в печени коренятся и наша творческая и жизненная силы, и даже мировоззрение. Когда учитель отчитывает ребенка за то, что тот не работает, а, играя, малюет в тетрадке, – это действует как удар по печени. Вообще, следовало бы собрать статистику связи рака печени с творческими способностями. Влияние же на сон обмена веществ и проветривания комнаты – дело мелкое и индивидуальное.

Члены племени сороры каждый год отрезают от своих бедер по полоске плоти, и все эти полоски, проваренные и зажаренные, съедает на ритуальной трапезе избранный юноша. Через неделю этого юношу убивают и поедают всем племенем, ведь он теперь, по всеобщему убеждению, состоит из мяса всего племени.

Рабби Вольф из Сабараца каждый вечер будто бы раздавал все свое имущество – чтобы никакой его соплеменник, не в силах терпеть голод, не покусился бы на это имущество и не стал вором. Добродетельный рабби вполне мог себе это позволить – окружающие немногим уступали ему в благочестии. Впрочем, эскимос или бушмен не нашли бы в этом анекдоте ничего странного.

«В темноте становятся внятными все легкие, едва ли замечаемые при свете движения ее тела: медленно текущая из-под век влага, сокращения внутренних мембран, мягкий ритм лимфы, причудливый, таинственный ток крови – соленой, огромной реки, скрытая игра осмотических давлений, доставляющих в клетки и извлекающих из них жидкости, медленное дыхание пор, капельки влаги, выносимые из легких…

Легчайший шорох: кружение атомов, дрожание молекул. Химическая машинерия ее тела: бух-бах-татах витаминов и энзимов, дробящих молекулу сахара; ш-ш-ш удваивающей самое себя молекулы ДНК. Приглушенный дребезг клеточных мембран, в которые ударяются жировые кислоты. Чавканье и вздохи просачивающихся в кровь белков и продуктов распада, шепоток желез, испускающих секреты, тайный, яростный грохот соударений вирусов с антителами – будто взрыв раздутого воздушного шара… Над всеми этими шумами царят огромные, принадлежащие к другому уровню жизни макрошумы работающего тела: полные, густые, могучие удары сердца. От ступней поднимается едкий запах, нос щекочет липкая влага, железные окислы на клапанах затхлы и глухи. Хлорид натрия на нашей коже груб и горек. Кожа – сокровище тысяч запахов и смесей, для которых даже нет названий» (из научно-фантастического романа Криса Невилла[149]).

Приведенный отрывок относится к теме «фашистской литературы». Роман наделал много шума, но уровень этого писания таков, что спорить о нем бессмысленно. Говоря попросту, это откровенный неонацизм под маской научной фантастики. Там пытка описывается словно путешествие сквозь пугающий, странный пейзаж тела, и между всеми описаниями резни (неизменный результат – «кровавая каша»), живодерства (с анальными совокуплениями – благодаря этому можно и поставить «нео-» перед «нацист», те, прежние, не столь откровенно сублимировали свои фантазии) и садизмом есть и сцена трапезы: гауптман Рём пожирает все наваленное на стол и сочно сморкается сквозь хобот. Этот роман – документ психопатологии.

Жил-был человек, и был он такой бедный, что не было у него ни одежды, ни утвари и вообще ничего не было. А жил он в землянке, ел корни с ягодами, червей, жуков и прочую мелкую живность, каждый день проклинал несчастную судьбу и умолял Оренду помочь, но Оренда не снисходил к его мольбам.

Однажды случился поблизости койот и, услышав, как человек причитает и жалуется, решил подшутить над ним. Койот спросил, почему он так голосит. Человек три дня и три ночи рассказывал ему про свою горькую жизнь. В конце концов койоту надоело, и он спросил, почему бы человеку не убить опоссума, съесть его мясо, а шкурой прикрыть свое тело. Человек сказал, что это хорошая идея, но кто такой опоссум и как он выглядит? А койот ответил, что узнать легко – у опоссума на спине сумка, в ней он носит своих детенышей.

И вылез тогда человек из своей норы и пошел на юг, но там опоссума не нашел, пошел на запад, но и там ничего не было, даже мелких зверушек, которые были его скудным пропитанием; и на востоке оказалось не намного лучше, и вот пошел человек на север. Когда уж совсем решил он прекратить поиски, встретил индианку, несшую, по обычаю своего племени, дитя в сумке на спине.

Человек немедленно набросился на нее и убил, потому что принял ее за опоссума. Ребенка он оставил в живых, потому что тот показался ему слишком маленьким, чтобы быть для чего-нибудь пригодным, его кожи хватило бы разве что на шапку, а что такое шапка, человек не знал и ничего больше не придумал, а потому принес в свою нору мертвую женщину и живого ребенка. Ободранную кожу женщины человек высушил на солнце, а мясо зажарил на огне, разведенном в яме. А койот, учуяв запах, пришел и тут же увидел, что человек убил не опоссума, а индианку, и тогда койот уселся рядом с человеком и начал вместе с ним есть мясо женщины. Обглоданные кости ее они бросали за спину.