Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов

Еще пять минут назад Аня сходила с ума от нетерпения. И дочерняя нежность наваливалась на нее, как медведь. Даже дышать было тяжело. А сейчас она вдруг позорно испугалась. Испугалась того, что не сможет вести себя со своими естественно, что разъедающий душу вопрос будет светиться у нее в глазах, как фонарь.

«Надо забыть об этом! – решила она. – Как будто бы никто ничего мне не говорил». «И как будто бы тебе никто ничего не дарил», – цинично добавил ее внутренний голос.

И она попыталась представить, как мама с папой всматриваются в проплывающие за окном наброски великого города и, наверное, тоже волнуются. Папа старается не показывать всем своего интереса и слишком уж не вытягивать похудевшую шею из износившегося ворота лучшей рубашки.

Единственное, что расстраивало Аню, так это то, что Корнилов в последний момент позвонил ей и сказал, что встретить родителей на машине никак не сможет. Служба. Обижаться было глупо, и она сказала ровным приветливым голосом, что, мол, все понимает, ничего не поделаешь. Обижаться глупо, но она никак не могла подавить в себе самую натуральную обиду. Придется тащить родителей под дождем с вещами через весь город. А денег на машину у нее с собой не было. Да и вообще, она подозревала, что тратить их на частника при действующем муже она права не имеет. С деньгами было не очень-то хорошо.

После некоторых трений на семейном совете было решено родителей везти на корниловскую квартиру. Аня убеждала Корнилова, что до тех пор, пока не сможет поговорить с мамой обо всем откровенно, в дом ее не повезет. Но на самом деле беспокоило ее другое. Ей не хотелось, чтобы родители стали случайными свидетелями убойных корниловских тренировок. Кружок «Умелые руки», как называла «Шаолинь» Аня, функционировал регулярно. И если сама она, как любящая жена, могла со многим смириться, то уж объяснить кому-то, что происходит, точно не смогла бы.

Вчера квартирка была ею приведена в относительно жилой вид. Их с Корниловым супружеская постель застелена ароматным накрахмаленным бельем в жизнерадостных ромашках. Обед приготовлен. Жить было можно. А потом Бог даст – все разъяснится.

После встречи с Сергеем Владиславовичем многие вопросы отпали сами собой. И ей уже не казалось, что история ее появления на свет темная и постыдная. Он обладал ярким обаянием и немного непривычным для нее негуманитарным интеллектом.

А еще оказалось, что могущественный человек очень сильно выигрывает в сравнении с простым смертным. До встречи с Брежневым Аня бы рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы ей, что возможности могут красить человека. Уж что-что, а материальные ресурсы мужчины никогда ее не интересовали. И теперь ей самой не нравилось, что она на поверку оказалась такой же, как все. Что Брежнев ее впечатлил. И что где-то на подсознательном уровне нравятся ей те же пошлые вещи, что и всем. Ей это очень не понравилось, и она старалась об этом не думать. Но мысли все возвращались и возвращались. Был бы он интересен ей, если бы явился в ее жизнь просто так? Может быть, тогда она бы не стала с ним знакомиться или постаралась бы всем своим видом и тоном показать, что и без него прекрасно обходилась и впредь в его присутствии не нуждается. Теперь она уже не знала, что бы на это ответила. Знала только, что маму винить ей не в чем…

Она увидела их внезапно и уже совсем близко. И первое, что поразило до слез – глубокая провинциальность и растерянность. Они спешили к ней, как плохой пловец торопится к спасательному кругу, чтобы выйти наконец из неприятного радиуса дальнего обзора. Сами понимали, что есть чего стесняться. И маминой непонятно откуда взявшейся полноты. Пуговицы ее кремового плаща с трудом сдерживали натиск дородного тела. И газового зеленого платочка, кокетливо повязанного на шее. И папиных коротковатых брюк, позволяющих видеть голубые в ромбик носки.

Она обняла их обоих. И зажмурила глаза, так захотелось плакать. Пока целовались, кое-как с собой справилась.

– Доча моя, красавица. – Мама еще и еще раз смачно целовала ее и приговаривала. – Дай я тебя расцелую, моя ласточка! Дочурочка моя! Дорогулечка!

– Папочка! – Аня поцеловала Алексея Ивановича в свежевыбритую, с порезами, щеку. Вместе с запахами детства накатила жуткая волна вины. – Папочка, мой хороший…

– Ну! Где зятек-то? – оглянулся Алексей Иванович.

– Он не смог встретить. Работы много. Самим придется…

– Ловят бандюг, все не переловят, – весело сказала мама, не особо расстроившись. – Лелька, чемоданы не забудь! Прошляпишь все на свете!

– Ну! – Аня сделала маме строгое лицо. – Ну не ругайся! Пожалуйста…

Они сидели с мамой на кухне в их с Корниловым однокомнатной квартире. Сидели с мамой, как когда-то давным-давно, когда Аня еще ходила в школу. В их доме кухонька тоже была самым уютным местечком. Они всегда любили вдвоем посидеть, попить чайку. Отец ужинал с ними и быстро уходил, чтобы не пропустить «Время» или футбол. А мама подпирала ладонью щеку, макала сушки во вторую, а потом и в третью чашку чая. И Ане казалось, что это методичное макание сушек – такая же полезная и бесконечная домашняя работа, как стирка или чистка картошки.

Мама любила поговорить. И многие ее истории Аня знала наизусть с детства.

А вот, оказывается, о чем-то даже и не удосужилась ее спросить. Только сейчас, после долгой разлуки, оказалось, что есть тысячи вещей в маминой жизни, о которых Аня не имела ни малейшего представления.

Аня за это время сильно повзрослела. И интересовали ее теперь совсем другие нюансы.

За день устали сильно. Сначала привезли вещи домой. Потом пообедали. А уж после поехали гулять по городу. Добрались на метро до Невского и пошли. В Питере родители не были давненько. И теперь ничего не узнавали. С детской непосредственностью смотрели, широко раскрыв глаза, на уютные кафе и фирменные бутики, на вылизанные пешеходные зоны и отреставрированные здания.

Вскоре Алексей Иванович попросился в «музэй». Договорились встретиться с ним через три часа у памятника Пушкину на площади Искусств. И он отправился в Этнографический. А Аня с мамой пошли в Пассаж. Здесь надо было купить маме товаров по списку, на который деньги откладывались полгода. В результате смертельно устали все. Но мужчины – существа малохольные, как безапелляционно заявила Анина мама, заботливо прикрывая одеялом ноги мужа. Это потому Алексей Иваныч на разговоры уже сил не имел. Прилег на кровать и захрапел, прикрывшись газеткой. Они тихонько закрыли к нему дверь и уселись на кухне друг против друга, подперев щеки ладонями. Аня выставила на стол бутылку любимого маминого крымского портвейна, припасенного специально для этого случая. Налила в бокалы.

– За встречу, мамуля! – Они чокнулись. Мария Петровна пригубила, удовлетворенно зажмурила глаза и прогудела «М-м-м!». Все-таки умела она получать от жизни удовольствие.

– Хорошо! Ты на меня очень похожа, Анюта. Иногда – ну просто вылитая я двадцать лет назад. Но я была совсем другая. Я вперед лезла. Все мне было мало. Казалось, что что-то такое ждет впереди, какая-то самая-самая жизнь.