Переландра - Клайв Стейплз Льюис

— Здравствуй, Пятнистый, — сказала ему Королева. — Ты долго спал. Как тебе нравятся эти наши листья?

— Птицы… — сказал Рэнсом. — Бедные птицы! Что же он сделал с ними?

— Он где-то нашел эти перья, — беззаботно ответила она. — Птицы их роняют.

— Зачем ты это надела?

— Он снова сделал меня старше. Почему ты никогда не говорил мне, Пятнистый?

— О чем?

— Мы ведь и не знали. Он сказал, что у деревьев есть листья, у зверей — мех, а в вашем мире мужчины и женщины тоже надевают красивые одежды. Почему ты не отвечаешь, нравимся ли мы тебе? Ох, Пятнистый, неужели это — из тех благ, от которых ты отворачиваешься? Это не новость для тебя, раз все так делают в твоем мире.

— Да, — сказал Рэнсом, — но здесь все иначе. Здесь тепло.

— Так сказал и он, — ответила Королева, — но ведь у вас холодно не повсюду. Он говорит, это делают и в теплых странах.

— Он сказал, зачем это делают?

— Чтобы стать красивыми. Зачем же еще? — удивилась она.

«Слава Богу, — подумал Рэнсом, — он всего-навсего учит ее тщеславию». Он боялся худшего. Но ведь если она будет носить одежду, рано или поздно она узнает стыд, а там — и бесстыдство.

— Ну как, стали мы красивей? — перебила она его мысли.

— Нет, — ответил Рэнсом, и сразу поправился: — Не знаю.

Ответить и впрямь было нелегко. Теперь, когда наряд из перьев скрыл обыденную одежду, Нелюдь выглядел экзотично, даже своеобразно и уж точно не был таким противным. А вот Королеве этот наряд не шел. Да, в обнаженном теле есть какая-то простота; нет, скажем так: это «просто тело». Пурпурное платье придало ее красоте величие и яркость, и все же это было уступкой более низменным представлениям. В первый (и последний) раз Рэнсом увидел в ней женщину, в которую мог бы влюбиться и человек с Земли. Этого вынести он не мог. Мысль была так уродлива, так чужда здешнему миру, что краски поблекли и угас запах цветов.

— Стали мы красивей? — настаивала Королева.

— Какая разница? — сказал он угрюмо.

— Каждый хочет быть таким красивым, каким только можно, — сказала Королева. — А я не могу увидеть саму себя.

— Можешь, — произнес голос Уэстона.

— Как же это? — спросила она, оборачиваясь к нему. — Даже если мне удастся повернуть глаза вовнутрь, я увижу тьму.

— Нет, — ответил Нелюдь. — Сейчас я покажу.

Он отошел на несколько шагов — туда, где на желтом мху лежал рюкзак Уэстона. С той напряженной отчетливостью, с какою мы видим в минуту опасности и горя, Рэнсом разглядел все детали. По-видимому, рюкзак был куплен в том же магазине, что и его собственный. Эта мелочь напомнила ему, что Уэстон когда-то был человеком, с человеческим разумом, с человеческими радостями и горестями, и он чуть не заплакал. Страшные пальцы, уже не принадлежавшие Уэстону, расстегнули застежки, вытащили маленький блестящий предмет — карманное зеркальце за три шиллинга и шесть пенсов — и протянули Королеве. Та повертела его в руках.

— Что это? Что с ним делать? — спросила она.

— Погляди в него, — ответил Нелюдь.

— Как это?

— Гляди! — сказал он, взял зеркало и поднес к ее лицу. Довольно долго она гляделась в него, ничего не понимая. Потом вскрикнула, отшатнулась, закрыла руками лицо. Рэнсом тоже вздрогнул — впервые увидел он, что она просто поддалась чувству. Этот мир менялся слишком быстро.

— Ой! — вскрикнула она. — Что это? Я видела лицо.

— Это твое лицо, красавица, — сказал Нелюдь.

— Я знаю, — ответила она, отворачиваясь от зеркала. — Мое лицо глядело оттуда на меня. Я становлюсь старше или это что-то другое? Я чувствую… чувствую… сердце бьется слишком сильно… Мне холодно. Что же это? — Она переводила взгляд с одного собеседника на другого. С лица ее слетела завеса, скрывавшая его тайны. Теперь оно говорило о страхе так же внятно, как лицо человека, прячущегося в бомбоубежище.

— Что это? — снова и снова спрашивала она.

— Это страх, — отвечал голос Уэстона, а лицо Уэстона ухмыльнулось Рэнсому.

— Страх… — повторила она. — Это — страх. — Она поразмышляла о новом открытии и наконец резко сказала: — Мне он не нравится.

— Он уйдет, — сказал Нелюдь, но тут Рэнсом вмешался:

— Он никогда не уйдет, если ты будешь его слушаться. Он поведет тебя от страха к страху.

— Мы бросимся в большую волну, — сказал Нелюдь, — мы минуем ее и двинемся дальше. Ты узнала страх, и видишь, что должна испытать его ради своего рода. Ты знаешь, что Король на это не решится. Да ты и не хочешь, чтобы с ним это случилось. А этой вещицы незачем бояться, ей надо радоваться. Что в ней страшного?

— Лицо одно, а их стало два, — решительно возразила Королева. — Эта штука, — она указала на зеркало, — я и не я.

— Если ты не посмотришь на себя, ты так и не узнаешь насколько ты красива.

— Я вот что думаю, чужеземец, — сказала она, — плод не может съесть сам себя — так и человек не может разговаривать сам с собою.

— Плод ничего не может, ибо он только плод, — возразил Искуситель, — а мы можем. Эта штука — зеркало. Человек может разговаривать с самим собой, и любить самого себя. Это и значит быть человеком. Мужчина или женщина может общаться с самим собой, словно с кем-то другим, и любоваться своей же красотою. Зеркало научит тебя этому искусству.

— Хорошее оно? — спросила Королева.

— Нет, — ответил Рэнсом.

— Как ты можешь знать, не попробовав? — ответил Нелюдь.

— А если ты попробуешь, и оно плохое, — сказал Рэнсом, — сможешь ли ты удержаться и больше не смотреть?

— Я уже общалась с собой, — сказала Королева, — но я еще не знаю, как я выгляжу. Если меня две, лучше уж узнать, какая же та, другая. Не бойся, Пятнистый, я погляжу разок, чтобы разглядеть лицо той женщины. Зачем мне глядеть еще?

Робко, но твердо она взяла зеркало из рук Нелюдя, и с минуту молча глядела в него. Потом опустила руку, но зеркала не выпустила.

— Как странно… — сказала она.

— Нет, красиво, — возразил Нелюдь. — Тебе ведь понравилось?

— Да.

— Ты так и не узнала то, что хотела узнать.

— А что? Я и забыла.

— Ты хотела узнать, красивее ли ты в этом платье?

— Я увидела только лицо.

— Отодвинь от себя зеркало и увидишь ту женщину целиком — ту, другую, то есть себя. Погоди, я сам его подержу!

Все эти обыденные действия были сейчас нелепыми и дикими. Королева поглядела, какова она в платье, потом — без платья, потом опять в платье, наконец решила, что в платье — хуже и бросила цветные перья на землю. Нелюдь подобрал их.