Тень Казановы - Наталия Яровая

— Надо помочь, — сказала я.

— Поможем, конечно, — согласилась она.

Не сговариваясь, мы подошли к открытому багажнику и навалились на машину. Поддалась она не сразу, но потихоньку пошла вперед, а потом рухнула вниз. Раздался взрыв. Вверх метнулся столб черного дыма и огня.

— Как в кино, — подивилась Алла.

Мы вернулись в «эскудо», осторожно объехали россыпь битого автомобильного стекла. На подъеме я обернулась. Дорога по-прежнему была пустой. Облако черного дыма, постепенно рассеиваясь, улетало в небо.

— Не гони, Алла, скользко. Мало ли чего.

— Ты, пожалуй, права…

Проснулся от холода. И еще от чувства тревоги. Как в сердце кто-то стукнул. И — в холодный пот. В последние две недели — привычное состояние. Стоит только протрезветь, точнее, проспаться. Потому как пью я до тех пор, пока не упаду на диван в забытьи. Уже две недели здесь. Сколько еще?

Вылез из-под одеяла. Дом остыл. Суровые тут зимы. На часах — шесть утра. Темно еще.

Приволок из кладовки три полена и ведро уголька. Спасибо, хозяйка запаслась в свое время. Из журнала «Домоводство» дореволюционного вырвал пару страниц. Уложил все, спичкой чиркнул. Руки дрожат… Взялось.

Печку сразу научился топить, с первого дня. То ли печка у Евгении Августовны хорошая оказалась, то ли я — на все руки от скуки.

Потеплело. Умыться, что ли?

Поплескался в рукомойнике. В зеркало над ним глянул. Да уж… Тот ли это Безуглов? Не тот, конечно. Небритый, морда худая, свитер какой-то подзачуханный. Непричесанный. Да не в этом дело. Глаз тусклый. Побили как будто. Лучше б побили.

Чайник на печку пристроил. Подумал немножко — тяжело организму. Спустился в подпол. А вчера ведь обещал себе, что больше туда ни ногой. Особенно с утра. Сколько там осталось-то? Пересчитал вдумчиво. Пять бутылок. Дня на два, прикинул. И слово торжественное себе дал: закончатся — остановлюсь. Наверное, это и называется в народе ласковым словом «запой». Я и раньше-то не дурак выпить был. Но чтоб так! Две недели подряд. Путая день и ночь. До беспамятства. Пока не упаду. Один. А иначе — никак, на сердце холодно. Страх. Тревога. Бессонница. Возьми себя в руки, Безуглов! Возьму. Родиной клянусь! Вот запасы все прикончу — и в завязку. На лыжах кататься буду. Картошку с салом себе жарить. Отъемся. И придумаю, как дальше жить. Тем и успокоился.

А тетя Женя запасливая была, царствие ей небесное. В подполе у нее, когда приехал, целый стратегический запас обнаружил. Водки бутылок тридцать. Посмотрел на дату выпуска — девяносто первый год. Бутылки с крышечками-бескозырками, мы такую студентами еще пили, когда на уборочную от института в деревню ездили. Старыми деньгами четыре семьдесят стоила. Мы продавщице пятерку давали, а она нам на сдачу — лотерейный билетик. На один из этих билетиков рубль выиграли. О как!

Хорошо, водка — продукт долгого хранения, не портится. По талонам еще брала, наверное, Евгения Августовна.

Тут же тушенки с дюжину банок. Крупа какая-то. Сгущенки немножко. Сайра семилетней давности. Макароны. Мука. И варенье. Свое, видать, в литровых банках.

Пока в ход идут водка и варенье. Я из него воду витаминизированную развожу — запивать. А есть не хочется. Лапшу иногда завариваю. «Доширак». Но редко. Я ее в местном магазинчике купил по приезде. Заодно и доложился: племянник я Евгении Августовне. Померла, дом мне отписала, больше некому было. А мне отпуск на стройке дали, за три года, каменщиком работаю. Вот и решил в тишине и покое его провести. Да за наследством приглянуть. Проглотили. Выгляжу я теперь простенько: башмаки на гусеничном ходу, пуховик, шапка с ушами. Наш парень! Это Вика меня так перед отъездом приодела. Свезла на китайский рынок, велела нос не морщить, не те времена, и набрала барахла всякого, даже перчатки какие-то супертеплые на синтепоне зацепили. Думал, не надену сроду. В первый же день, как прилетел, сгодились! Самое интересное: за всю экипировку чуть больше сотки баксов отдали. Бывалыча, я за такие деньги только полрубашки купить мог. А здесь — одет с ног до головы. Тепло! Да и выгляжу вроде ничего. Век живи — век учись. Чего деньгами бросался раньше? Были потому что…

Ладно, не будем о грустном. В домушке тем временем совсем тепло стало. Включил радио. Здесь другой связи не водится. Скромно, конечно, Евгения Августовна жила. Более чем. Однако в порядке все содержала. Посудка на месте, в кладовочке — запас уголька и дровец. Книжки на этажерке расставлены. Прилично так подобраны. Даже почитать с интересом можно. Подшивки журналов. Тоже любопытно. Но — потом. Когда снова человеком стану. Через пять бутылок. Даже живность себе завести планирую. Котейку какую или собаку. Господи, неужели я здесь надолго? Чего делать-то теперь? Бескозырку с бутылки снял, пошло-поехало. В пробку потом мякиш из хлеба затолкал и четыре спички вставил. Жираф получился. Мне дед так всегда делал. Когда я маленьким на День Победы поздравлять его вместе с родителями приходил.

Убрал жирафа с глаз долой. Не то слеза пьяная польется. И дед уже умер. И мама с папой погибли. В институте еще учился. Все, все! Живем сегодняшним днем!

Наливаю по полстакана, залпом — хлобысь! И водичкой с вареньем вдогонку. Закусить бы. Да не тянет на пищу. После третьего полстакана, как водится, Евгению Августовну помянул. Спасибо ей. Наследство мне подогнала. А ведь отмахивался как мог, когда подруга ее, смешная такая Тамара Семенна, документы мне притащила. «Не надо мне, — говорил, — домишко какой-то на Урале. Да и с чего мне, кто я ей? Возьмите себе лучше!» — «Ни к чему мне, — подруга сказала, — не доеду туда сроду. А вам мож и сгодится когда. Больно уж Женя хотела оставить вам чего. Не обидьте, пусть душа ее на Небесах радуется. Я вам тут все собрала. И завещание ее, и справку о смерти, пусть будет».

Взял, раз никому не надо. Память покойной уважил. Хорошая она была. Тихая-тихая, старушка такая, интеллигентная. Бабулю мою напоминала. Цветы мне однажды связала. Из ниток разноцветных. Корзину целую. На праздник какой-то преподнесла. Я растерялся, конечно, — куда красоту такую девать? Но виду не подал. Наши смеялись, а я тронут был, если честно.

И домишко вдруг сгодился. Что б делал без него сейчас?

Организм мой в себя пришел. Повеселело. По радио песни пели. По заявкам. Надо же! Как в детстве: радио на кухне, заявки еще кто-то посылает…

Проснулся от холода. И от чувства тревоги…

Как и было рассчитано, пяти бутылок хватило еще на два дня. Потом плохо стало. Не спалось. Тревожно. Паника в душе. Заняться нечем. Можно было в магазин, конечно, сгонять. Но не побежал. Устал от пьянки, если честно. И боялся, что втянусь. Боролся два дня. Потом соседский парень зашел, Борис. «Я, это, — сказал, — баню топлю. Мож надо тебе? А то у Августовны рукомойник только, она к нам всегда париться ходила. И ты ходи».

Пошел. В процессе квас пили. Потом хозяйка, Аня, жена Бориса, к столу позвала. Поел охотно. И водки выпили. Под грибочки с огурчиками. Грамм по сто пятьдесят. Больше и не захотелось вдруг. В дом вернулся. Уснул и проспал часов двенадцать. Проснулся человеком. Борька, ну спасибо тебе! Стали дружить домами. Они молодые совсем. Едва за двадцать. В позапрошлом году поженились. Славные!