Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - Нассим Николас Талеб

Обществу нравятся святые и высоконравственные герои, хранящие целибат, – на них не давит семья, им не нужно выбирать между правильным поступком и этичным (кормить детей). Их семьей, пусть достаточно абстрактной, становится все человечество. У ряда мучеников вроде Сократа были маленькие дети (хотя Сократу было уже за семьдесят), и они решили вопрос не в пользу потомства[55]. Многие так не могут.

В прошлом уязвимость глав семейств часто и замечательно использовалась. Самураи обязаны были оставлять семьи в Эдо в качестве заложников, гарантируя властям, что не выступят против правителей. Римляне и гунны практиковали обмен постоянными «гостями», детьми правителей с обеих сторон, росшими при дворе другого монарха в своего рода золотой клетке.

Османские турки полагались на янычаров, которых младенцами отнимали у христианских семей – и которым запрещалось жениться. Не имея семьи (и контакта с родителями), они были всецело преданы султану.

Не секрет, что большие корпорации предпочитают работников с семьями – если вам есть что терять, вас легче одомашнить, особенно когда вас душит большой ипотечный кредит.

И конечно, у большинства вымышленных героев вроде Шерлока Холмса и Джеймса Бонда нет обузы в виде семьи, которой может угрожать, скажем, злой профессор Мориарти.

Следующий шаг:

Раньше мужчин толкали на путь героев через безбрачие, например, древняя бунтарская секта ессеев хранила целибат. Она не воспроизводилась по определению – впрочем, потом видоизменилась и влилась в другую секту, ныне известную как христиане. Требование безбрачия может сделать бунтарей бесстрашнее, но для выживания секты в веках оно не годится.

Еще один способ решения этических дилемм – финансовая независимость, однако такую независимость сложно удостоверить: многие вроде бы независимые люди на самом деле не таковы. В эпоху Аристотеля человек с независимым достатком мог следовать своей совести, но сегодня такое увидишь нечасто.

Интеллектуальная и этическая свобода требует отсутствия на кону шкуры других, вот почему свободные люди так редки. Я не могу представить себе активиста Ральфа Нейдера, который, сражаясь с крупными автомобильными компаниями, заботился бы о семье с 2,2 ребенка и собакой.

Но, как мы увидим далее, ни безбрачие, ни финансовая независимость не защищают нас на все сто.

Ясно, что условие безбрачия – достаточное свидетельство того, что в обществе есть традиция косвенно наказывать за действия индивида один из уровней коллектива. Это никогда не делается в открытую; никто не говорит: «Я покараю твою семью, потому что ты критикуешь большие агрохимические компании», – но по сути именно это и происходит: появляется угроза того, что уменьшится количество подарков под новогодней елкой и ухудшится качество еды в холодильнике.

Я исповедую принцип «к-черту-деньги» и могу показаться полностью независимым (причем я уверен, что моя независимость не связана с финансами). Но есть люди, о которых я забочусь – и на которых могут повлиять мои действия; тот, кто хочет мне навредить, может начать на них охотиться. Во время кампании, которую вели против меня агрохимические корпорации, пиар-фирмы (их наняли для дискредитации тех, кто скептически оценивал риск трансгенных продуктов) не могли лишить меня моих заработков. Не могли они и навесить на меня ярлык «антинаука» (главное оружие их арсенала) – я давно стою за строгий вероятностный подход к науке и выраженные специальным языком доказательства, и есть миллионы читателей, которым мои рассуждения понятны. У меня уже есть репутация. Более того, проводя аналогии между вырванными из контекста цитатами из моих книг и цитатами из нью-эйджевского гуру Дипака Чопры, пиарщики заставили некоторых подозревать, что Чопра был логиком; здесь применима линейка Витгенштейна[56]: когда я измеряю стол линейкой, что именно я измеряю – линейку или стол? Притянутые за уши сравнения чаще дискредитируют комментатора, чем комментируемого.

В итоге эти пиар-фирмы принялись изводить сотрудников Нью-Йоркского университета: сетевые тролли забрасывали их имейлами – включая мою беззащитную ассистентку и людей, понятия не имевших о том, что я работаю в университете (у меня там четверть ставки). Данный метод – бить, как кажется нападающему, по больному месту – приводит к тому, что под раздачу попадают ближние куда уязвимее тебя. Корпорация General Motors, боровшаяся с Ральфом Нейдером (он обнаружил недостатки в ее товарах), в какой-то момент отчаялась его остановить и переключилась на Роуз Нейдер, его мать: ей звонили в три часа ночи – в те времена отследить телефонные звонки было трудно. Естественно, цель была – внушить Ральфу Нейдеру чувство вины: он наносит вред своей матери! Оказалось, Роуз Нейдер – тоже активистка, так что ей эти звонки только польстили (ее вовлекли в битву!).

Мне сильно повезло – у меня есть враги и помимо агрохимических концернов. Пару лет назад один ливанский университет предложил мне почетную докторскую степень. Я принял ее из уважения, хотя привык отказываться от такой чести, (в основном) потому что скучаю во время церемоний. Плюс – по моему опыту, люди, коллекционирующие почетные степени, зависимы от иерархии, я же следую предписанию Катона: он предпочитал, чтобы спрашивали, почему в Риме нет статуи Катона, чем почему она в Риме есть. Сотрудники университета автоматически стали целью моих хулителей, студентов – сторонников салафизма, а также людей, которых раздражает то, что я симпатизирую шиитскому исламу и защищаю его и еще – что я хочу вернуть Ливан в Восточное Средиземноморье, в греко-римский мир, к которому моя страна на деле принадлежит, чтобы спасти ее от катастрофической и вымышленной конструкции «арабизма». Понятно, что деканы и президенты университетов куда более уязвимы, нежели независимые индивиды, а звери чуют чужую слабость. Вспомним о власти меньшинства: достаточно горстки хулителей, использующих модные словечки, заставляющие людей кривиться (скажем, «расист»), чтобы напугать весь университет. Такие институции – это прежде всего работники: уязвимые, пекущиеся о чистоте репутации работники. Салафиты – не раса и не народ, это политическое движение дробь уголовное сообщество, однако мы так боимся ярлыка «расист», что теряем умение мыслить логически. Но все усилия хулителей пропали втуне: дотянуться до меня они не могли, а университет больше потерял бы от отказа дать обещанную степень, чем от глумления панарабистов и салафитов.