Превышение полномочий - Иван Погонин

– Жалобы на чинов полиции, конечно, градоначальник рассматривает, но мне все равно необходимо вас допросить, так сказать, для чистоты дела, чтобы, знаете ли, у присяжных не было лишних сомнений, а у адвоката – зацепок. Обвиняемый Краюшкин жалуется, что вы пытали его, как он пишет, «еликтричеством». Что вы на это можете сказать?

Судебный следователь Скуридин внимательно посмотрел на Кунцевича.

– Первый раз, что ли, на меня жулики жалуются? Оговаривает, Николай Борисович, вам ли не знать. Да и как я его мог пытать электричеством, когда у нас в надзирательской керосиновое освещение?

– Ну да, ну да. Ладно, читайте протокол, подписывайте и можете быть свободны.

Когда сыскной надзиратель вышел из камеры следователя, письмоводитель – недавно назначенный на должность младший кандидат [19], обратился к Скуридину:

– Интересный он тип.

– Кунцевич? Да, тип занятный. Знаменитость. Лекок-с! Только и мы не лаптем щи хлебаем. Ведь кражу у его императорского высочества герцога Лейхтенбергского ему так и не удалось раскрыть.

– Разве? А я читал в газетах, что эта кража открыта.

– Газеты врать не станут. Открыта кража. Только не Кунцевича это заслуга.

– А кто ж открыл?

– Ваш покорный слуга. Кунцевич с подозреваемым, почитай, месяц бился, а я один раз поговорил и довел злодея до полного сознания. Лебедев мне и явку с повинной написал, и место, куда похищенное спрятал, указал. Представляете, что шельмец удумал: в шкап спрятал, который в герцогской квартире на черной лестнице стоит. Там доски стенки особым образом открываются. Если бы я его, гада, не расколол, никогда бы нам денег не отыскать. Мне за раскрытие этой кражи одна высокая особа запонки бриллиантовые пожаловала. Вот-с, полюбуйтесь!

Через год Кунцевич получил коллежского регистратора. Сашенька переехала жить к нему – для экономии, как она говорила. Летом он взял отпуск, и они поехали в Тверскую губернию, знакомиться с родителями невесты. Будущий тесть – сельский лавочник, далее уездного Ржева никуда не выезжавший, узнав, что жених – потомственный дворянин и имеет классный чин, иначе как «батюшко» его не называл. Правда, имя путал – то Владиславом крестил, то Вячеславом. После бутылки крапивенской рябиновки завода братьев Тимофеевых, которой будущий зять угощал будущего тестя, Павел Петрович полез целоваться и, разойдясь, побожился, что для дочки ничего не пожалеет и даст в приданое «рублей до полутыщи». В общем, помолвка удалась, и вскоре они с Сашенькой поженились.

Пятого февраля 1898 года, едва Кунцевич явился на службу, его позвали к Шереметевскому.

Леонид Алексеевич служил в сыскной четверть века, прошел все ступени карьерной лестницы и в сентябре прошлого года наконец-то стал начальником. В сыскном деле он разбирался не хуже легендарного Путилина.

– Мечислав Николаевич, – начальник указал рукой на стул, предлагая сесть, – как вы смотрите на то, чтобы прокатиться на казенный счет в Псковскую губернию?

– Как прикажете, ваше высокородие. А зачем?

– Дельце там образовалось. Какие-то нехристи в одной из тамошних деревень всю семью вырезали. Девять душ! Даже младенцев не пощадили. Псковский губернатор попросил у министра помощи, и его высокопревосходительство распорядился поручить дело нам. Велел направить в Псков самого способного. Я как предписание прочитал, сразу про вас вспомнил. – Шереметевский усмехнулся: – Ну так как, прокатитесь?

Почувствовав в голосе начальника иронию, Кунцевич насупился.

– Мне одному ехать? – спросил он, вставая.

– Возьмите с собой кого-нибудь. Мищука, например. – Шереметевский тоже встал. – Да вы не дуйтесь, Мечислав Николаевич, не дуйтесь. Я действительно считаю вас одним из лучших своих агентов. И чтобы вы мне окончательно поверили, обещаю – откроете это преступление – рекомендую вас на классную должность [20]. Викторов со дня на день в отставку уйдет по болезни, вот я вас исправлять его должность и назначу, а через годок-другой, глядишь, и утвердят чиновником для поручений. Так что постарайтесь!

Мечислав Николаевич поклонился и вышел.

Прямого поезда до Порхова не было. Ночь тряслись в третьем классе пассажирского «Санкт-Петербург – Москва», потом полтора часа сидели в буфете вокзала в Бологом, ожидая почтового до Пскова. Несмотря на ранний час, Мищук приказал подать коньяку. Опрокинув рюмку, Евгений Францевич крякнул и разгладил усы:

– А вы? – вопросительно уставился он на Кунцевича.

– Ранее обеда себе не позволяю.

– А вот и напрасно. От коньячку вреда никакого нет, одна только польза. Об этом даже в журналах писали.

– И тем не менее позвольте воздержаться.

Поезд еле полз, и в уездный город Порхов приехали только в восемь часов вечера. Когда рядились с извозчиком, произошла небольшая заминка – Мищук потребовал у «ваньки» везти их на постоялый двор, Кунцевич же попросил доставить в камеру судебного следователя.

– Мечислав Николаевич, окститесь! – уговаривал Мищук. – Кого мы там найдем? В провинции в эту пору уже спать ложатся. Давайте лучше расквартируемся, закажем щец, говядинки да бутылочку очищенной, а то мой желудок уже возражать начинает против сегодняшнего воздержания!

Кунцевич немного помялся, но потом сказал:

– Нет, я все-таки попытаю удачи.

– Об чем спорите, господа хорошие? – подал голос извозчик. – Фатера у их высокоблагородия господина следователя аккурат супротив наилучшего нашего постоялого двора купца Битюгова.

Через десять минут санки остановились у распахнутых настежь огромных резных ворот. Мищук, взяв свой и сослуживца саквояжи, пошел нанимать номера, а Мечислав Николаевич отправился делать визит следователю.

Коллежский асессор Цезарь Иванович Обух-Вощатинский жил в скромном деревянном домике, похожем на обыкновенную деревенскую избу. Мечиславу Николаевичу пришлось довольно долго звонить, пока он не услышал лязг отпираемого засова. Дверь открылась, и на него подслеповато уставился пятидесятилетний мужчина с всклокоченной шевелюрой и седой бородкой клинышком. На плечи мужчины был накинут клетчатый плед, на ногах красовались обрезанные валенки. В руках он держал нещадно коптившую сальную свечу.

Кунцевич коснулся шапки рукой:

– Господин следователь?

– Да-с, – сказал мужчина, водружая на нос пенсне в железной оправе, – с кем имею честь?