Порочная страсть - Колин Маккалоу

Но переживать из-за чьих-то поступков было не в ее характере: если Люс остался неудовлетворенным, это его проблема, не ее. Минуту-другую она лежала, надеясь, что Люс ее поцелует, обнимет, но тот даже не притронулся к ней. За все время этого безумия, с того мига, как он подхватил ее на руки в океане, и до самого конца, он не поцеловал ее ни разу, словно боялся испортить себе удовольствие, коснувшись губами ее губ. Удовольствие? А испытал ли он хоть какое-то удовольствие? Ну конечно, иначе и быть не могло! Он же был твердым как камень.

Она перевернулась на бок, приподнялась на локте и пошарила рукой по песку в поисках сигарет. Как только она нашла пачку, Люс сейчас же протянул руку, взял у нее сигарету и прикурил от зажженной ею спички. Огонек высветил его лицо, лишенное всякого выражения, скрытые длинными опущенными ресницами глаза. Он глубоко затянулся и выдохнул дым, погасив спичку.

«Что ж, теперь эта тупая овца долго будет счастлива, – подумал Люс и с сигаретой в зубах откинулся на песок, заложив руки за голову. – Надо дрючить их, пока не завизжат, не запросят пощады, и тогда у них уже не будет права жаловаться или придираться». Его не заботило, сколько времени это займет: он мог бы продержаться всю ночь, если б понадобилось. Люс презирал совокупление, презирал женщин, презирал себя самого. В любовном акте он видел лишь инструмент для достижения своих целей, такой же, как орудие у него между ног. Давным-давно он поклялся себе, что не позволит двум этим инструментам превратить его в безвольную куклу. Нет, он сам будет кукловодом. Это он хозяин, а орудия ему служат. Люсу не удавалось подчинить своей воле лишь женщин вроде Лангтри, которые не испытывали интереса ни к хозяину, ни к его арсеналу. Боже, он отдал бы все на свете, лишь бы увидеть, как Лангтри ползает перед ним на коленях и умоляет снизойти до нее…

Люс взглянул на часы: уже больше половины десятого. Пора возвращаться, чтобы у Лангтри не было повода подать на него рапорт полковнику Чинстрепу. Нет, такого удовольствия он ей не доставит. Люс протянул руку и шлепнул лежавшую рядом девушку пониже спины.

– Собирайся, милая, мне нужно идти. Уже поздно.

Он ловко помог ей одеться: такое внимание к мелочам сделало бы честь опытной горничной, – потом, опустившись на колени, зашнуровал ее ботинки, застегнул пряжки на гетрах, отряхнул песок с одежды, одернул серую форменную куртку, приладил ремень, поправил шляпу и лишь тогда довольно вздохнул. Свою одежду, местами намокшую от морской воды, Люс натянул равнодушно.

Уверенно шагая в темноте, он поддерживал спутницу под локоть с вежливым равнодушием, которое изрядно ее раздражало, пока они не дошли до сестринских бараков.

– Я тебя еще увижу? – спросила девушка, когда Люс остановился.

– Непременно, милая, – кивнул он с улыбкой.

– Когда?

– На днях. Нельзя слишком часто появляться на том пляже, нас могут заметить. Я приду навестить тебя на веранду возле вашей столовой, тогда мы и условимся. Хорошо?

Она поднялась на цыпочки, смущенно поцеловала его в щеку и дальше пошла одна, а Люс в тот же миг превратился в кота и крадучись скользнул сквозь вечернюю тьму, огибая островки света и прижимаясь к стенам построек, попадавшихся на пути.

Больше всего его мысли по-прежнему занимал, пока он ублажал мисс Захолустье, сержант Уилсон, герой и мерзкий мужеложец. Люс готов был побиться об заклад, что Уилсона отправил в «Икс» сконфуженный командир, чтобы избежать позорного трибунала. Славно, славно! Как видно, в последнее время в отделении появляются все более странные и чудны́е пациенты.

От внимания Люса не укрылось, что новичок приглянулся Лангтри. С его появлением сестра заметно оживилась, просто расцвела! Разумеется, она не поверила тому, что прочла в его медицинской карте: женщины никогда такому не верят, особенно если парень мужественный и сильный, как сержант Уилсон, живой ответ Господа на молитвы старой девы, – но был ли он таковым, вот в чем вопрос. Люс долго считал, что она отдает предпочтение Нилу, но теперь начал в этом сомневаться. Конечно, ему самому хотелось, чтобы она предпочла сержанта капитану, то есть Уилсона Паркинсону. Если это так, ему куда легче будет исполнить то, что задумал: заставить эту Лангтри пресмыкаться, ползать на брюхе.

Он почувствовал острую боль в мошонке и остановился у стены заброшенного барака, чтобы помочиться, но, как обычно, не смог выдавить ни капли. Ему всегда приходилось ждать целую вечность, пока польется струя. Он стоял, сколько хватило смелости, сжимая в руке свое презренное орудие успеха, и нетерпеливо, с тихим бешенством теребил его, но все без толку. Снова взглянув на часы, Люс понял, что времени не осталось: придется терпеть боль.

Майкл пробыл в бараке уже около двух недель, когда сестру Лангтри впервые посетило странное предчувствие: не волнующее предвкушение чего-то приятного, но отвратительный неясный страх, нелепый, ни на чем не основанный. В действительности жизнь в бараке, напротив, складывалась вполне благополучно: все любили Майкла, и сам он ко всем относился прекрасно. Пациенты чувствовали себя свободно, и появление новичка принесло приятные перемены: он старался со всеми ладить и охотно брал на себя любую работу. «В конце концов, – объяснял он сестре, – не могу же я целыми днями только читать». Часы отдыха Майкл проводил на пляже, но в остальное время ему хотелось заняться чем-то полезным. Он чинил водопровод, когда замечал неисправности, забивал гвозди, ремонтировал вещи. К спинке ее кресла в кабинете он приладил подушку, отмытые до блеска полы теперь сияли чистотой, да и подсобка стала выглядеть намного опрятнее.

И все же сестру Лангтри не оставляла смутная тревога. «Майкл своего рода катализатор, – думала она. – По характеру он доброжелательный и безобидный, но кто знает, что может случиться в отделении?» Да, Майкл всем нравился и отлично ладил с другими пациентами: никаких подводных течений как будто не наблюдалось, – но с его появлением в палате что-то неуловимо изменилось, хотя сестра не могла бы сказать, что именно. Изменилась атмосфера.

Жара усилилась, в неподвижном, тяжелом от зноя воздухе не ощущалось даже слабого дуновения ветерка. Даже от самых незначительных движений пот лил ручьями. Зеленые океанские воды за рифом потемнели и казались мутными, мрачными; зыбкое марево скрывало горизонт. Наступило полнолуние, и хлынул дождь. Чудовищный ливень бушевал два дня, пыль прибило к земле, но почва раскисла, превратилась в непролазную грязь. Все покрылось плесенью: москитные сетки, простыни, ширмы, книги, ботинки, одежда, столы и стулья, даже хлеб. Теперь до пляжа было не добраться, и от полнейшего безделья мужчин спасала лишь борьба с этой напастью. Стремясь всех вовлечь в работу, сестра Лангтри выдала им тряпки, смоченные в спирте, она распорядилась, чтобы ботинки и туфли оставляли у входа, но мельчайшие частицы земли проникали всюду, доставляя немало хлопот обитателям барака, вооруженным ведрами, швабрами и половыми тряпками.

К счастью, эти бурные ливни не наводили уныния, не оплакивали уходящее солнце подобно ласковым прохладным дождям более высоких широт. Такие дожди проливаются быстро и вызывают душевный подъем, рождают ощущение невероятной мощи. Те затяжные, нескончаемые ливни, что приносят с собой муссоны, намного страшнее, они не знают жалости, а сила их огромна, сокрушительна, люди перед ней лишь горсточка мечущихся беспомощных муравьев.