Бегуны - Ольга Токарчук

Некоторым препаратам требовался особый уход (если банка была уже немного повреждена). Такие экспонаты Блау уносил в свою маленькую лабораторию, с величайшей осторожностью промывал, а затем, тщательно исследовав и взяв пробы (которые замораживал), помещал в новый герметичный сосуд с самым современным, собственноручно изготовленным раствором. Таким образом, он если не даровал препаратам бессмертие, то, во всяком случае, значительно продлевал им жизнь.

Разумеется, здесь были не только препараты в банках. Попадались также ящики с неподписанными фрагментами костей, почечными камнями, какими-то окаменелостями обнаружили Блау с господином Кампа и мумифицированного броненосца, и других животных в очень плохом состоянии. А также маленькую коллекцию головок маори, маски из человеческой кожи — две, самые жуткие, тоже окончили свои дни в крематории.

Были найдены и подлинные раритеты. Например, четыре экспоната из разрозненной и частично затерявшейся знаменитой коллекции Рюйша[55]рубежа XVII–XVIII веков. Увы, один из них — Acardius hemisomus[56], сегодня украсивший бы любую тератологическую коллекцию, — пришлось (из-за трещины в стеклянной банке) отправить в крематорий: спасти его не удалось. Комиссия при виде уже начавшего разлагаться препарата задумалась, однако, не следует ли в подобном случае устроить своего рода похороны.

Последнее открытие Блау очень обрадовало, поскольку позволило произвести тщательный анализ знаменитого liquor balsamicus — состава для бальзамирования — Фридерика Рюйша, нидерландского анатома конца XVII века. По тем временам жидкость давала прекрасные результаты — сохраняла естественный цвет препарата, не приводя к его разбуханию, в отличие от большинства консервирующих жидкостей эпохи Рюйша. Блау обнаружил, что в состав liquor balsamicus, помимо нантского бренди и черного перца, входила также вытяжка из корня имбиря. Доктор написал статью, включившись, таким образом, в давнюю дискуссию о происхождении этой воды из реки Стикс, погружение в которую должно было обеспечить бессмертие хотя бы телу. С тех пор господин Кампа называл их подземную коллекцию пикулями.

Они с господином Кампа (именно он принес однажды утром этот экземпляр) обнаружили нечто поразительное — Блау потом возился несколько месяцев, стремясь во всех деталях разобраться в составе и действии консервирующей жидкости. Это была мужская рука, крепкая (бицепс — 54 сантиметра в охвате), длиной 47 сантиметра, аккуратно отсеченная от тела, явно с целью показать татуировку — разноцветного, виртуозно нарисованного кита, который выныривал из морской пучины (белые гребешки волн были выписаны по-барочному тщательно и красочно) и пускал к небесам фонтан. Рисунок был выполнен превосходно, особенно небо, которое с внешней стороны руки казалось ярко голубым, а чем ближе к подмышке, тем более темным. Эту игру красок прозрачная жидкость прекрасно сохранила.

Этикетка на препарате отсутствовала. Банка напоминала те, что изготовляли в Нидерландах в XVII веке, то есть имела цилиндрическую форму: стеклянные параллелепипеды в то время делать еще не умели. Препарат, прикрепленный к сланцевой крышке конским волосом, казалось, парил в жидкости. Но более всего поражала как раз сама жидкость… Это был уже не спирт, хотя поначалу Блау полагал, что имеет дело с препаратом, изготовленным в Нидерландах в начале XVII века. Анатом использовал смесь воды и формалина с небольшим количеством глицерина. Состав можно назвать весьма современным — он близок используемой в наши дни смеси «Kaeserling III». Сосуд уже не требовалось герметически закупоривать, поскольку такая смесь, в отличие от спирта, не испарялась. На воске, слегка герметизирующем крышку, Блау обнаружил отпечаток папиллярных линий и очень растрогался. Он представил себе человека, коллегу, которому принадлежали эти тоненькие волнообразные полоски — естественная печать в виде лабиринта.

Об этой руке и этом рисунке Блау заботился, можно сказать, любовно. Он не стал выяснять, кому принадлежала рука с татуировкой и кто отправил ее в путешествие по реке времени.

Пережили они с господином Кампа и мгновения ужаса — о чем Блау потом рассказывал одной первокурснице удовлетворенно отметив, что глаза у удивленной девушки раскрываются все шире, а зрачки становятся матово-черными — согласно социобиологии, признак эротического интереса.

В одном из коридоров-тупиков они обнаружили деревянные ящики с чучелами-мумиями, очень плохо сохранившимися. Кожа совершено почернела, высохла, потрескалась, из надорванных швов сыпалась морская трава. Тела скорчились, ссохлись, кружева и воротники некогда наверняка богатых и красочных одежд теперь приобрели одинаковый пыльный цвет. Украшения, фижмы и оборочки разлохматились, превратились в клубок полуистлевшей ткани, из которой кое-где торчала какая-нибудь жемчужная пуговица. Из растянутых, раскрывшихся при высыхании ртов лезли сухие водоросли.

Блау с господином Кампа нашли две такие мумии — небольшие фигурки, на вид детские, однако после тщательного осмотра Блау понял, что это чучела — слава богу — шимпанзе, очень плохо, совершенно непрофессионально препарированные, в XVIII и XIX веке такие можно было купить повсеместно. Впрочем, торговали тогда и человеческими мумиями и даже собирали из них довольно обширные коллекции. Как правило, человек пытался сохранить удивительное, уникальное: людей других рас, людей с явными уродствами, больных.

— Изготовление чучела — простейший способ консервации тела, — витийствовал Блау, демонстрируя временную подземную экспозицию двум очередным студенткам, которые — к неудовольствию господина Кампа — с энтузиазмом приняли приглашение. Блау рассчитывал, что по крайней мере одна из девушек согласится затем выпить с ним бокал вина и в его коллекции появится новая фотография. — От тела остается, в сущности, только кожа, — продолжал он. — Это всего лишь его частичка, оболочка, натянутая на куклу из сена. Мумия — весьма несовершенный метод консервации тела. Это не более чем создание видимости. По сути, просто фокус. Цирковой трюк, обман — ведь сохранена лишь форма тела и его внешнее покрытие. На самом деле это уничтожение тела, то есть полная противоположность идеи его консервации. Варварство.

Да, они вздохнули с облегчением, поняв, что это не человеческие мумии. Иначе у них возникли бы проблемы, ведь по закону категорически запрещено хранить в государственных музеях человеческие останки целиком (если это не музей древностей, хотя и тут уже высказываются сомнения). Окажись мумии человеческими — детскими, как решили поначалу Блау и господин Кампа, — им предстояла бы сложная бюрократическая процедура. Доктор уже не раз слышал о подобных обременительных открытиях при упорядочивании коллекций медицинских академий и университетов.

Такого рода коллекция была у императора Иосифа I. В своей венской кунсткамере он хотел показать все редкости, каждое проявление аберрации мира, всякую ошибку материи. Его наследник, император Франц I, не постыдился сделать чучело из своего покойного чернокожего слуги, некоего Анджело Солимана. Теперь гости монарха могли лицезреть его мумию, облаченную только в набедренную повязку из травы.