Дело об императорском пингвине - Андрей Константинов

— И у кого этот кладезь информации? — я затаила дыхание.

— Экземпляры последних договоров у меня, с собой — торопился в дорогу, забыл выложить. Хочешь посмотреть? — великодушно предложил Хуго, доставая свой «дипломат».

— Что ты, а как же адвокатская тайна! — попыталась я оттянуть тот момент, когда окончательно предам любимого человека.

— Я тебе доверяю, cherie… — Ван Веер погладил меня по щеке и вынул документы. Невидящими глазами я стала их просматривать.

— Извини, ничего не соображаю.

Можно, я потом прочитаю? — Мне было физически плохо от подлости своего поступка. Много позже я буду просто ненавидеть себя. И еще долго меня будет мучить то, что я так и не пойму, из каких соображений это все совершила. Видимо, у меня просто отключился инстинкт самосохранения.

Оставив меня отлеживаться с головной болью, Хуго отправился по делам в город. Выждав некоторое время, я спустилась в бизнес-зал гостиницы, отксерокопировала документы и тут же отправила их по факсу в Агентство. Голос перезвонившего Обнорского был полон оптимизма и восхищения. На документах значилась подпись Василия Братчикова. Теперь исход нашего конфликта с «Нерпой» уже был предсказуем.

— Я тебя ненавижу, Обнорский, — с болью сказала я в трубку. — Тебя, твое Агентство и тот день, когда связалась-с вами.

— За все, Лукошкина, надо платить, — неожиданно жестко ответил Андрей. — И ты в этом смысле не исключение.

Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о «провале» питерского поставщика ноу-хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:

— Аня… Моя жена ждет ребенка.

Что— то стиснуло мою грудь -сильно-сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. «За все, Лукошкина, надо платить», — вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского…

Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта — наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, — у рулевого колеса.

Я проснулась — что-то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.

Потом — в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома…

12

В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:

— Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.

Вы гениальны — оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!

Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над «Пулей», миновала.

Еще когда я была в Гааге, состоялась «встреча на Эльбе». Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства «Нерпы». Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны «Нерпы». Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.

— Удачно у вас все получилось, Лукошкина, — со злостью бросила она мне в лицо.

Я отвернулась…

На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. «Мне нужно время, чтобы все обдумать», — сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из «Золотой пули» или нет.

До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней — чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как-то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак-то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому-то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку — не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама…

Как— то вечером мне позвонил Спозаранник.

— Быть может, Анна Яковлевна, вам будет интересно знать, что известный вам гражданин Братчиков был убит сегодня утром при выходе из собственного дома. Я думаю, без руководства «Нерпы» здесь дело не обошлось. Мы будет расследовать это дело, мне кажется, материал получится сенсационным.

Без меня, Глеб Егорович. Без меня.

…От Хуго не было никаких известий.

Рассказывает Марина Агеева

"Агеева Марина Борисовна.

Заведует архивно-аналитическим отделом. Ветеран «Золотой пули». Занимается информационным обеспечением репортерского и расследовательского отделов. В последнее время с головой ушла в личные дела, к решению которых нередко привлекает других сотрудников Агентства, что негативно сказывается на производственном процессе. Замужем. Имеет двоих детей — взрослую дочь и сына-школьника…"

Из служебной характеристики

Погожим майским днем я стояла у принтера и с тоской наблюдала, как умная машина с отвращением выплевывает наброски к моей новой новелле, которую я в муках пыталась родить к очередному литературному проекту Обнорского — сборнику баек «Все в АЖУРе». В эту минуту я ненавидела всех: Обнорского — за его ослиное упрямство, с которым он настаивает на реализации своих бредовых идей, свою героиню — пустую, развратную бабенку, Светку Завгороднюю, которая с первого захода сдала свою новеллу, пользуясь особым расположением шефа, и теперь беззаботно порхала из кабинета в кабинет. Но больше всех я ненавидела себя за патологическую бездарность и полное отсутствие фантазии.

Я ни минуты не сомневалась, что придира Обнорский заставит переделывать мой в муках произведенный на свет «шедевр» снова и снова. От этих безрадостных мыслей у меня страшно разболелась голова.

— Агеева, опять ты лопаешь анальгетики тоннами, — ворчливо сказала Горностаева, глядя, как я судорожно заглатываю таблетку спазмалгона. — Зачем ты это делаешь? Подумаешь, головка разболелась, неужели нельзя капельку потерпеть?