Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - Аполлинарий Фомич Рукевич

– Ваше превосходительство!.. А ведь я вас признал… Видит Бог, признал… Я такой-то… Помните Сочу, потом Кюрюк-Дару?..

Не могу выразить, как я был радостно поражен… Как два брата, потерявшие друг друга и снова свидевшиеся неожиданно, мы обнялись, старые соратники… И действительно, разве мы не были братья, разве нас не сбратали бывшие бои, не на одних ли полях мы проливали кровь?.. И слезы, самые радостные слезы катились у нас из глаз…

Старику было за семьдесят лет, но как он сохранился, несмотря на отрезанную ногу и все пережитое… Как он все помнил живо, как говорил интересно и какой это оказался умный, тароватый хозяин!.. Когда мы с ним расстались в Тифлисе, он «потяпался» в Россию, но, не пройдя и четверти пути, застрял у линейных казаков, сначала работником, потом арендатором, а потом и собственником порядочного участка земли, баснословно дешево купленного у какого-то офицера. Правду Созонтыч мне говорил, что ему бы только коснуться земли, а он уж своего не упустит… Тут же на Кубани он женился на вдове и имел, кроме пасынков, своих детей и много внуков.

Метель улеглась, а мы все еще сидели и болтали. Расстались мы с чувством большого сожаления, с обещанием, что он непременно посетит меня в Екатеринодаре; но, увы, это была наша последняя встреча, – постом старик простудился и умер, не дождавшись Светлого праздника.

Но какую хорошую семью он создал. Умирая, он сделал словесное распоряжение, чтобы в случае спора из-за дележа имущества между тремя сыновьями и двумя замужними дочерьми они обратились не в суд, а ко мне. «Как решит генерал, так тому и быть”… И мне пришлось туда ехать на место и производить дележ, причем спорящими и недовольными сторонами были собственно зятья, смирившиеся только после того, как я им пригрозил судом, от которого они получили бы лишь по одной четырнадцатой части, а не пятой, как определил старик. Исполняя затем желание покойного, я крестил одну из недавно родившихся внучек.

План александрийского укрепления

Но я далеко забежал вперед, а потому вернусь к моим сочинским воспоминаниям. 21-го апреля, в день рождения императрицы Александры Федоровны, после торжественного молебствия состоялась закладка укрепления, названного Александрийским, затем произведена трассировка, и со следующего дня начались земляные работы. Флотилия же несколько дней как снялась и пошла к Херсону за лесом, заранее приготовленным для побережных укреплений.

Александрийское укрепление было весьма удачно выбрано и не менее удачно построено, но большим недостатком было отсутствие воды, за которой приходилось спускаться вниз к реке, и тут-то нас обыкновенно подстерегали горцы. Генерал Симборский поэтому приказал выслать большую колонну, которая очистила оба берега от леса и возвела на месте водопоя небольшой блокгауз на две роты и два орудия.

Говоря о хорошей постройке Александрийского укрепления, я имел в виду удачную его распланировку и умелое приспособление к местности, что позволяло применить самую упорную оборону. Другие береговые укрепления, одновременно возведенные, были не так хорошо приспособлены, что и доказало будущее. В 1840 году убыхи и другие горские племена, собравшись в громадном числе, совершили почти одновременное нападение на все побережные крепости и некоторые им удалось взять. Тогда-то знаменитые Архип Осипов и штабс-капитан Лико совершили свой самоотверженный подвиг, взорвав себя со всеми защитниками Михайловского укрепления, дабы не сдаться позорно врагу. В этом Александрийском укреплении (потом названием Даховским, затем фортом Навагинским и, наконец, получившим свое старое горское название Сочи) произошло не менее трагическое событие, кажется, еще нигде не описанное. Передаю его со слов очевидца, которому я имею право вполне доверять.

Однажды на рассвете горцы, вероятно, вследствие какой-нибудь нашей оплошности, ворвались в укрепление и так внезапно, что захватили в одном из краевых зданий всех офицеров гарнизона, грешным делом в ту ночь подвыпивших. Тут же их горцы и перерезали всех, за исключением одного, если память мне не изменяет, по фамилии Трепко, который случайно не участвовал в общем кутеже… Он первый узнал о вторжении неприятеля и крепость, разбудил криком солдат и с попавшимися под руку людьми с ружьем в руках ринулся на врага. Фехтуясь ружьем направо и налево, он успел переколоть нескольких… Солдаты в одном белье сбегались к месту боя и в несколько минут подняли на штыки около двухсот человек… Отразив первый натиск, Трепко организовал правильную оборону, и все последующие яростные атаки горцев были отбиты… В этом случае умелому распределению сил содействовало прекрасное устройство самой крепости.

В конце мая вернулась флотилия с транспортом леса, но не в добрый час она пришла.

30-го мая ранним утром море было необычайно тихо, в воздухе чувствовалась духота. Все свободные от наряда люди высыпали на берег помогать разгружать лес с пришедших судов. Дубовые брусья и доски, тонувшие в воде, грузились на лодки, а легкие сосновые сбрасывались в море и затем буксировались к берегу. Люди лямками подхватывали их и складывали в штабели. Многие соединили приятное с полезным и, раздевшись нагишом, купаясь в теплой, словно нагретой воде, помогали работе. Мы, несколько человек, стояли на эспланаде и любовались картиною тихого моря и оживленной, веселой деятельностью на берегу. Но вот с запада, т. е. с открытого моря прямо на нас подул и довольно свежий ветерок, и картина начала постепенно меняться. Тихая, зеркальная поверхность местами зарябилась от налетавших порывов ветра, все суда, стоявшие до сих пор в самых разнообразных положениях, повернулись, как по команде, носами к морю. На палубах заметна была какая-то особая деятельность, матросы карабкались по снастям, заскрипели блоки, загремели опускаемые добавочные якоря. Оказалось потом, что судовые барометры начали с утра быстро падать вниз, указывая на приближающуюся бурю, и теперь все готовились к встрече ее. Действительно, часов около девяти на юго-западном горизонте показалась свинцовая, почти черная туча, море разом покрылось зайчиками, и вся мирная, ласкающая взор картина сразу изменилась во что-то грозное, даже страшное… Тучи быстро надвигались, с их нижней стороны в разных местах отделились какие-то жгуты, которые постепенно слились с морем, – это были смерчи; мы их насчитали до пятнадцати штук… А ветер все крепчал, прибой увеличивался, вместе с тревожными командами на судах к нам доносился вой ветра в снастях, что для нас, стоявших на берегу, казалось особенно зловещим… Наблюдая с захватывающим интересом эту картину разыгрывающейся бури, мы не замечали, как начался дождь, который скоро перешел в ливень. Но он нас не разогнал, и мы продолжали стоять под развесистыми каштанами, гнувшимися, как