Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Тогда-то и последовала чудесная чреда его побед — то в жарких битвах на полях, то в словесных поединках за право на жезл единовластия. И то, что он, император Константин, в итоге пригласил, как сокровеннейших своих друзей и учителей, этих маститых епископов, неподкупных носителей апостольского преемства, а с ними честных старцев, протопресвитеров, диаконов, созвал их изо всех пределов подвластной ему ойкумены — тоже была совместная победа: его — над своим ещё недавним языческим скудоумием; а их — над немощью почти трёхвекового вынужденного скрытничества.

Крестом Христовым они все победили, прибыв на великий этот собор в Никею! Кровью бессчётных мучеников за веру посрамили своих гонителей. Но это значило, что теперь им всем вместе надлежало и дальше возрастать в вере. Надлежало ясно, отчётливо, непротиворечиво и кратко сказать во всеуслышание миру, ещё пребывающему в тенётах невежества, — на чём всё-таки, на каких непреложных основаниях зиждется Христова вера. Вот где предстояло в свете наступившего дня подтвердить свою готовность идти дальше, исповедуя чистое единомыслие.

Да, братья, каков же наш Бог? Почему мы возлюбили Его? Почему шли за Него на смерть, на растерзание лютым зверьём? Почему поверили не только в воскресение Христово из мёртвых, но каждый из нас смиренно чает и своего воскрешения для вечной жизни? Почему нам, христианам, мало знать, что Бог есть и что Он един? Ведь иудеи тоже так считают: есть, един. И от язычников можно услышать, что над всеми богами есть один, главный.

Но, поклоняясь Богу, христианин тем и разнствует от остальных, что равно любит в Нём Отца, Сына и Святого Духа, Пресвятую Троицу. Так заповедал нам через апостолов и евангелистов сам Иисус Христос, просвещая всех откровением о своём Отце, о своём Сыновстве и о Духе Утешителе, о таинственном, нераздельном и неслиянном пребывании всех Троих в едином Божестве.

Вот что предстояло утвердить собору Никейскому во вселенское услышание: наш Бог — неколебимая Троица! В этом — наша радость, наше упование, символ нашей веры, наша победа! Сим победиши!

Но какова цена победы, если ей не предшествует распря? На соборе сразу же не могла не обозначиться горячая полемика. Не только дни, многие недели, не утихая, длилось клокочущее противоборство богословских мнений о сути Троицы. И могло ли быть иначе, когда и у старцев, приученных всей своей жизнью к долгомолчанию, кровь вскипала от нестерпимых домыслов, озвученных на синоде. Слишком долго наследники апостольской власти жили в своих землях порознь, не имея возможности не только встречаться где-то хоть ненадолго, но и вовремя узнавать в достаточной полноте доводы друг друга, касающиеся самых сложных таинств боговедения.

Призванный в Никею протопресвитер александрийский Арий, как уже слышано было о нём, вслух отказывал второму лицу Троицы в богочеловеческой природе, считая Христа пусть и рождённым от Бога, пусть и наиболее совершенным и богоподобным из людей, но всего лишь человеком. Такая вольность впрямую покушалась на догмат о Троице. Как же Бог триедин, если Сын — не Богочеловек, а лишь человек?

Ещё в Александрии, до прибытия в Никею, Арий был уличён в своём еретическом отклонении. Но теперь обнаруживалось, что у его доктрины уже немало последователей, и не только в Египте. Значит, замалчивать это богословское недоразумение, как второстепенное и малозначащее, никак было нельзя. Наоборот, именно здесь, на собрании, впервые столь представительном (одних лишь епископов приглашено было до трёхсот человек), и следовало говорить открыто, откровенно, безбоязненно о тех святых началах своей веры, без чёткого, непротиворечивого осознания и разъяснения которых молодой христианский мир не имел бы решимости объявлять себя перед целым светом. Пусть не все и не сразу поймут суть полемики о Троице. Ведь и Спаситель многажды объяснял ученикам смысл Троицы, хотя и не произносил само это сокровенное слово вслух. Объяснял своё сыновнее отношение к Отцу небесному и отношение Отца к Сыну, и отношение Духа

Святого Утешителя к Отцу и Сыну. И видел, что и самые близкие ученики тоже не всё и не сразу понимали.

Не для того ли и дана нам вера, что не всё сразу открывается и понимается вполне. Вера не устрашается недоумений. Будь иначе, и жизнь бы остановилась.

Для собравшихся в Никее жизнь и не думала задерживаться на великолепном торжестве победителей, как предполагалось по первоначальному замыслу императора. Она стремительно неслась дальше, требуя ещё и ещё, на целые недели продлевать сроки собраний, — пока не вразумят, не урезонят упрямца Ария (вполне, как позже выяснилось, и не вразумили!), пока не найдут для итогового текста Символа веры самых точных и безоговорочных определений, которые дошли бы до сердца и разума каждого, будь ты епископ, каменотёс или сам император.

Философ знал не понаслышке, что Никейский вселенский собор в том отдалённом 325 году не решил всего — раз и навсегда. Но потому он и первый из вселенских, что открыл возможность для чреды следующих соборов, и на них, вооружённые опытом предыдущих полемик, уже смелее возвращались к прежде недорешённому или обличали новые еретические покушения на догмат о Троице. Собирались то в Константинополе, то в Эфесе, то в Халкидоне, потом, ещё дважды, снова в самой столице.

Но седьмой из них по счёту завершился опять здесь, в Никее, через которую проезжал сейчас Константин. Содержание этого собора по-особому было ему близко, заставляло припомнить свой недавний поединок с упорствующим иконоборцем, опальным патриархом Аннием.

Этот Седьмой, состоявшийся 70 лет назад, в 787-м, понадобилось провести именно для защиты иконопочитания. Подготовка к нему велась исподволь, прикровенно. Потому что самое огорчительное стояло время для тех, кто, вопреки воле императоров-икононенавистников, отстаивал право христианина поклоняться через видимый образ невидимому божественному первообразу. Как раз катилась волна повальных кощунств над мощами святых, иконами, фресками, храмовыми мозаиками. Аресты непокорных епископов, отлучения, ссылки, казни… Снова в воздухе повеяло репрессиями массовыми, как при Диоклетиане.

Тогдашний патриарх Константинопольский Павел принял прибывшего на свой страх и риск из Таврики епископа Готского Иоанна. Тот незадолго до этого тайно прислал Павлу полученный от Иерусалимского патриарха сборник древних и новых свидетельств в защиту иконопочитания. Подумать лишь, какими кружными путями добывалось слово правды! От Святого города до провинциальной готско-скифской епархии, а уже оттуда, через Понт, к Золоторожской бухте. Патриарх Павел устроил Иоанну встречу с императрицей Ириной. Августа сочувственно отнеслась к предложению настойчивого гостя провести собор. Открыли его в Константинополе уже при новом патриархе, Тарасии. Иконоборцы, под влиянием которых пребывал молодой сын императрицы, постарались с помощью его гвардейцев сорвать первое же заседание, науськав на собравшихся иерархов толпу с кинжалами и кольями в руках. Хотя зачинщиков и исполнителей нападения вскоре удалось арестовать и выдворить из столицы, продолжили прерванный собор лишь в следующем году. И не в столице, а в Никее.

Но на ту пору Иоанна Готского, едва ли не главного вдохновителя собора, уже не было в живых.