Закулисный роман - Ольга Карпович

Рассмеявшись, я отстранилась и сказала:

– Ты перепутал, Вацлав. Катя ждет тебя там, в комнате.

Он отдернул руку, я выбросила окурок вниз и удалилась с балкона.

– Ты ушла, а я вернулся обратно, – продолжал он. – И переспал в ту ночь с этой идиоткой Катей. Кажется, она потом пыталась травиться. Признайся, ты очень тогда осуждала меня за черствость?

Вацлав подошел ко мне почти вплотную, я инстинктивно отпрянула, прижалась спиной к стене. Он уперся руками в стену по обе стороны от моей головы, наклонился так, что я ощутила на лице его дыхание. Мне вдруг сделалось жутко, и в то же время я, словно загипнотизированная, смотрела в его глаза и подспудно желала, чтобы он напугал меня еще больше, чтобы сломил мою волю, уничтожил разум. Это было наваждение, безумие.

– Забавно, наверное, понимать теперь, что в том, что случилось, была и твоя вина? Немного подтачивает чувство высокомерного превосходства над порочным окружением, а? А ведь это далеко не все. Ты даже не представляешь, что еще я сделал из-за тебя… Ты думаешь, что влезла на пьедестал благородства и принципиальности и тебе удастся не запачкаться об окружающую грязь? А цена все равно одна. Из-за тебя гибнут люди, ломаются человеческие души. Из-за тебя, моя прекрасная, смелая, честная, сильная Ада.

Он наклонился ниже и поцеловал меня. Его губы – нежные и жадные, почти мальчишеские – приникли к моим, лишая меня остатков воли. Где-то хлопнула дверь, над нашими головами распахнулась от сквозняка форточка, и ворвавшийся ветер бросил в нас горсть мелкого колючего снега. Заколыхалась занавеска, заметались по стенам вспугнутые тени. Из-за зеркала с листа театральной программки мрачный Багринцев взирал на двоих своих любимых учеников.

Я не знаю, что стало со мной. Мне вдруг захотелось забыть обо всем, что я раньше думала о Вацлаве. Нет, не забыть, разделить с ним это едкое и будоражащее чувство совершаемого греха, низкой, темной страсти, которая сметает условности и смеется над запретами. Лицо вечно юного золотого мальчика склонялось надо мной, губы его шептали что-то, пальцы путались в моих волосах. Меня колотила дрожь, я всем своим естеством жаждала насилия над собой, блаженного ужаса перед этим демоном из прошлого, явившимся терзать меня.

– Будь со мной, Ада, – хрипло шептал он. – Все еще можно исправить… Я сделаю все, как ты захочешь. Навсегда останусь в России, если скажешь. И послезавтра мы вместе приедем на премьеру и будем рассказывать журналистам, как мы оба любили Багринцева и как благодаря его светлой памяти вновь обрели друг друга через двадцать лет. Будь со мной, люби меня, хоть немного, я прошу, прошу тебя…

Его слова завораживали меня. Он стянул с меня невесомый газовый шарф, припал лицом к моей шее. Я ощущала движение его век и ресниц на коже, обжигающее дыхание, влажные губы…

«Вероника… – вдруг пронеслось у меня в голове. – Она не простит, решит, что я сделала это из мести, из бабской зависти… Я не должна… Этот человек манипулировал мной, играя чувствами моего ребенка. Нельзя, чтобы он добился своего».

Из последних сил я оттолкнула его и запахнула на груди платье.

– Нет, Вацлав, нет, – задыхаясь, выговорила я. – Я не могу… Не хочу!

Он попятился, тонкий, ломкий, с копной спутанных золотых волос, развел руками. На губах его играла какая-то подрагивающая, сумасшедшая, издевательская улыбка.

– Ты опять решила всех спасти? – проговорил он. – Проявить силу духа и благородство? Ничего не выйдет, моя дорогая. Минуту назад это было еще возможно, теперь уже нет. Что ж, это будет тебе уроком: увидишь, к чему приводят так называемые моральные победы.

В этот момент из динамика раздался голос:

– До начала первого акта десять минут. Актерам, занятым в первом действии, занять свои места за кулисами.

И Вацлав, на ходу приглаживая волосы, широким шагом вышел из гримерной.

Разумеется, спектакль окончился овацией. Мы стояли на сцене, в центре – всхлипывающая Ксения. Критики рукоплескали стоя. Я видела черные дорожки туши на щеках сидевшей в зале Вероники. К сцене потоком шли приглашенные на генеральную репетицию люди, вручали Ксении цветы.

– Это не мне. Это все Евгению Васильевичу, – бормотала она сквозь слезы.

– Это удивительно! Это новое слово в театральном искусстве! – вещал красной от счастья Ксении козлобородый театральный критик.

Я видела довольную физиономию Гоши – он, думаю, уже подсчитывал будущие прибыли. Видела, как бледная Катя внимала аплодисментам, прикрыв глаза от переполнявших ее чувств. Как Влад нетерпеливо дергал углом рта, явно желая, чтобы эта восхищенная вакханалия наконец закончилась. И лицо Дэмиэна Грина, глумливое, издевательское. Над кем он смеялся сейчас? Над зрителями? Над нами? Над собой?

После того как отгремели аплодисменты и завершились поздравления и в здании театра осталась лишь группа работавших над спектаклем, мы собрались в театральном буфете отметить нашу удачу. Некоторые были еще в гриме, в костюмах, некоторые уже переоделись. Я сразу же сняла с лица театральный грим, пригладила волосы. Мне не хотелось быть красивой сейчас…

Гоша открыл шампанское, пробка щелкнула и выстрелила в потолок. Ударила пенная струя. Влад со смехом отпрыгнул в сторону.

– Ребята, друзья мои, – с гордостью проговорила Ксения, поднимая бокал, – я не могу выразить, как благодарна вам за то, что вы сделали. Я уверена, что наш дорогой Евгений Васильевич, перед чьим талантом я всегда преклонялась…

– Удивительно, – вдруг перебил ее Вацлав, переодетый в отливающий мерцающим светом голубой дизайнерский костюм, – удивительно, как стремительно растет обожание кумира после его смерти. И почему смерть так заманчива для нас? Почему мы всегда начинаем любить человека именно после его ухода? Не понимаю, отчего бы не сделать этого заранее?

– Что? – заморгала Ксения. – Что ты хочешь сказать, Вацек? Разумеется, и при жизни Евгения Васильевича я восхищалась и…

– При жизни Евгения Васильевича вы, Ксения Эдуардовна, не имели ни минуты покоя. На его творческие порывы и открытия вам было наплевать. Вы постоянно следили за ним, подозревали в связи с каждой симпатичной студенткой – уж вам ли, в будущем студентке режиссерского факультета института культуры, было не знать, как пронырливы бывают эти смазливенькие твари. Вы проклинали его богемную специальность и всякий раз, когда он начинал носиться с новым замыслом, старались упаковать его то в санаторий, то в больницу на обследование, то на дачу. Вы панически боялись, что он разведется с вами и вам придется съезжать из пятикомнатной квартиры на Патриарших и прощаться со статусом супруги театрального светила. Его смерть стала для вас счастливым подарком судьбы, избавила от необходимости трястись от страха и интриговать, припечатала ваш звездный статус, красиво обрамленный в траурные кружева, теперь уже навсегда. И позволила вам годами паразитировать на светлой памяти вашего мучителя. Ведь вы, дорогая моя Ксения Эдуардовна, патологическая бездарность, впрочем, не может быть, чтобы вы об этом не догадывались… Нам всем, бывшим ученикам Багринцева, это прекрасно известно. Так давайте обойдемся без лживых дифирамбов.