Небьющееся сердце - Инна Бачинская

Глеб рассказывал Оле о мхах. Очень романтично! В его коллекции было около двухсот образцов этих странных растений из окрестных лесов.

– Я даже не ожидал, что это так интересно! – говорил он. – Я часами бродил по лесу, в любую погоду, даже зимой, и собирал мхи. С Тинкой. Иногда к нам присоединялась лентяйка Дэзи, а потом появился Цезарь, мой верный товарищ и спутник. Приносил домой целыми мешками, рассматривал, сортировал, откладывал для коллекции. Каким бы пресным ни казалось это занятие, я думаю, своим спасением я обязан именно мхам.

Он замолчал и подумал, что мхи и лишайники не самый интересный предмет для разговора с молодой женщиной. Но остановиться не мог – о мхах он мог говорить бесконечно.

– Если вам действительно интересно, я дам вам книжечку деда о мхах. Я нашел ее здесь, на даче, среди всякого хлама.

– С удовольствием почитаю, – ответила Оля.

…Дед, Сергей Тимофеевич Кучинский, был ветеринаром, всю жизнь проносил сапоги и полуфренч и вкусил все тяготы бытия деревенского «лошадиного» доктора: мотания по району в любую погоду и любое время года, чтобы принять роды у коровы или лошади, организовать прививки, остановить падеж скота, эпидемии сибирской язвы, ящура или еще какой-нибудь напасти. Это вам не мелкую домашнюю живность лечить!

Дедово увлечение мхами оказалось неожиданным – никто из родителей никогда не упоминал ни о чем подобном. Книжка деда была надежно упрятана под всяким хламом, привезенным из городской квартиры: старыми журналами, их с братом детскими книгами, школьными учебниками и тетрадками. Глеб пролистал ее и уже хотел отложить в сторону, но что-то заинтересовало его. Там было сказано: рисунки автора! Рисунки были непрофессиональными, дилетантскими, но, как оказалось впоследствии, очень точными. Растроганный Глеб с интересом рассматривал их и, к своему удивлению, узнавал – видел в лесу. Это стало началом увлечения, захватившего Глеба целиком.

Дед из собственного опыта описал антоцеротовые, печеночные, листостебельные мхи, их размеры, места произрастания, почвы. А также упомянул всякие слухи и легенды, связанные с ними. Например, Sphagnum palustre, о котором даже не скажешь, что это мох, так как высота его достигает двадцать-тридцать сантиметров, а то и больше, используется в народной медицине как антибиотик, заживляет раны и, говорят, свертывает кровь.

Funaria hygrometrica – семяноподобные образования на тонкой, как нитка, ножке – предупреждает о засухе и вызывает временную слепоту. А если положить фунарию под подушку, то сон будет крепким, как у младенца. А вот, пожалуй, самый интересный экземпляр – маркантия коника, а на полях приписано от руки каллиграфическим дедовым почерком: «Infra regnum dei».

За почти восемьдесят лет бледно-лиловые чернила выгорели, и Глеб долго поворачивал страницу под разными углами к свету, пока не разобрал надпись. «Infra regnum dei»… «Под царством Божьим». И что бы это значило? Если буквально, нечто, «ниже царства Божия». Это где? В аду? Нет, вряд ли, потому что мох тогда назывался бы «адова трава» или «адов корень», или «адово» еще что-нибудь. А здесь «ниже»! Ниже! Где?

Может, намек? На что-то, что ниже царства Божьего. И что дальше? Можно бесконечно долго гадать, что это такое и где находится. Невнятное чувство подсказывало Глебу, что от маркантии лучше держаться подальше, иначе попадешь в то место, которое «ниже царства Божьего». Хотя… ерунда получается! Есть ядовитые грибы и растения, но никто никогда не слышал о ядовитых мхах. Жаль, что дед не написал подробнее. А может, он и сам не знал?

Знал! Конечно, знал! Тот, кто придумал назвать маркантию «Infra regnum dei», прекрасно знал почему и за что. Не хотел открыть! Но, опять-таки, не то чтобы совсем не хотел, намекнул ведь, приоткрыл слегка завесу. Не хотел кричать об этом на весь мир? Потому что опасно? Нет, тут что-то другое! Яд он и есть яд! И если бы маркантия была ядом, то, во-первых, дед так бы и сказал, а во-вторых, об этом все знали бы, как знают про волчьи ягоды или ядовитые грибы. Издаются десятки пособий по народной медицине, описаны все или почти все травы и растения, но о мхах нигде даже не упоминается!

Глеб собрал около семидесяти образцов Маркантии Божьей милостью, как он окрестил ее, с разных мест, даже с кладбища, принялся настаивать и принимать в разных дозах, чувствуя себя алхимиком в поисках философского камня или врачом, привившим себе какую-нибудь опасную хворь вроде чумы. В том состоянии, в котором он пребывал после гибели сына и жены, он не боялся умереть. Если бы кто-нибудь спросил его, хочет ли он умереть, он затруднился бы с ответом. Глеб не хотел умереть, во всяком случае, осознанно не хотел. Он просто не хотел жить. И если бы после очередного приема маркантии он почувствовал, что умирает, то спокойно улегся бы на свой любимый «фамильный» диван в гостиной, где через окно видна березовая роща, и умер. И ни за что не стал бы себя спасать. Вот уж нет! Он не дорожил жизнью. У него не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. А до мысли, что жизнь самоценна, и раз он был избран родиться, то теперь должен пробыть здесь столько времени, сколько отведено, испытав в полной мере и приняв боль утрат, разлук, неразделенных любовей и предательств и памятуя при этом, что все проходит, все в конце концов проходит, и наступит его час, и он уйдет так же, как ушли все до него, никто не задержался дольше положенного, – до этой мысли он еще не дорос. Да и слабое это утешение, когда хочется кричать от боли и небытие видится блаженством.

«Мохинки» напоминали чай по форме и цвету, настои были никакие по вкусу и слегка отдавали корой дерева. Он пил бледно-коричневую жидкость, начав с чайной ложки, довел дозу до целого стакана и… по-прежнему ничего не случалось – он был жив и здоров. Правда, ему показалось, что он стал крепче спать. Как после мятного чая.

Очередная Маркантия Божьей милостью, за номером 37, была не буро-коричневой, а багрово-коричневой. «Как засохшая кровь, – подумал Глеб, – все, хватит, эта – последняя». Он выпил, как обычно, стакан горячего настоя и улегся на диван. Через несколько минут он почувствовал, как… что-то началось, что-то происходило вокруг… Мир стал обращаться вокруг него, как будто он был центром вселенной… Он попробовал пульс, с трудом подняв руку… Пульс был замедленным, вялым, казалось, еще миг – и он исчезнет вовсе. Он перестал ощущать сердце – там была гулкая пустота… Мысли с трудом ворочались в ускользающем сознании… И последней, которую он сумел додумать, была: «Я умираю… Иду к Нему… В Его царство! Вот и все!»

Он стал погружаться в теплую упругую среду…

…Когда Глеб очнулся, вокруг был разлит зеленоватый сумрак, и он, кажется, летел, а внизу были солнечные зелено-бурые поляны и рощи. Потом он осознал, что не летит, а плывет в прозрачной воде, пронизанной светом, а под ним колышутся гибкие длинные плети водорослей, и он уже не человек, а рыба. «Я всегда знал, что когда-то был рыбой! – подумал он. – А как же дышать?» Он медленно и осторожно вдохнул в себя воду и с облегчением понял, что может дышать, что вода стала его воздухом. Он испытывал чувство безграничной радости оттого, что жив и превратился в рыбу, что воспоминания о его человеческой сути поблекли, отодвинулись куда-то далеко и стали почти неразличимы и неважны, что он легко скользит в воде… Впереди показалась маленькая рыбешка, и он, без малейшего напряжения, рванулся вперед и схватил ее.