Кровь не вода - Мария Метлицкая

Нина молча выслушивала сестру и разминала распухшее колено – наконец она перебила Альбину.

– Слушай, Аль, – сказала она, – вот колено распухло. Ты же у нас светило. Как думаешь, от чего?

– Артрит, – безапелляционно был тут же поставлен диагноз и даны рекомендации.

Нина все послушно записала, утром перед работой заскочила в аптеку, охнула, услышав цену на присоветованное сестрицей лекарство и, махнув рукой, бросилась за подъезжавшим автобусом.

Она так привыкла к своей жизни, что любое хорошее воспринимала с такой опаской, словно ожидая подвоха: а разве с нами такое может случиться?

А вот очередные неприятности как раз были вполне себе нормой – ну, так, значит, так. Значит, снова-здорово. Где наша не пропадала. Не жили хорошо, нечего и привыкать. Перемелется – мука будет.

Она не подумала, что с годами стала напоминать своих теток – Надю и Тоню. Во многом. Например, в отношении себя и своего здоровья, равнодушного приятия очередных неприятностей, свалившихся на ее голову. Ну, и всего остального.

«Это – жизнь! – со вздохом говорила она. – Жизнь как она есть».

И ей казалось, как когда-то и им, ее родственницам, что по-другому и быть не должно. А праздники – так это же не про них, разве не ясно?

Тетка Лиза умерла под Новый год, успев отправить очередную порцию писем. Всем – Альбине, Альбининым детям, Дмитрию и его семейству, ну, и разумеется, Нине.

О смерти Лизы сообщила соседка – позвонила, конечно, Нине.

Трубку взяла Светкина дочка Маришка и, ничего не поняв, важным голосом пообещала:

– Бабушке сообчу обязательно. Взрослых никого нет. Только я!

Нины дома не было, а Светка спала – обычное дело, дневной и полезный сон. Она никогда им не пренебрегала. Как, например, работой. Разбудить мать было табу – сразу начнет орать и будет цепляться весь день.

Вспомнила о звонке девочка только через два дня. Случайно. Испуганно начала лепетать про бабушку Лизу, которая умерла.

Нина всполошилась, стала звонить тетке, трубку, разумеется, никто не брал. Потом набрала ту самую соседку, и та ледяным голосом, полным презрения, – конечно, хороши племяннички, тетку не похоронили, – все же поведала:

– Лизу, да, похоронили. Вчера. Кто? Да я и мой сын! – снова возмутилась она.

Нина заохала, залепетала извинения, попыталась объяснить ситуацию, спрашивала про деньги на похороны и божилась, что все возместит.

Соседка отчеканила, что возмещать ничего не нужно, Елизавета Никитична деньги на похороны собрала и оставила.

– А что до наследства, – тут она усмехнулась, – так вам уж, простите, придется приехать! Хотя, думаю, здесь вы соберетесь незамедлительно! – добавила она презрительно.

Нина опять извинялась, делала «страшные» глаза и грозила кулаком и без того перепуганной внучке.

Светка дала дочери увесистый подзатыльник, гаркнула и отправила спать. На часах было четыре дня.

«Надо ехать», – думала Нина.

Надо ехать – посмотреть, что с квартирой, разобраться там, скорее всего. Поехать на кладбище, помянуть тетку, как положено, по-людски.

Позвонила сестре и брату. Альбина вдруг – неожиданно – изъявила желание поехать в Питер.

Звучало это так – прошвырнуться, отвлечься. Все надоело – муж, дети и клиники.

– Неужели? – желчно осведомилась Нина. – И клиники тоже?

Светка занервничала – эта сука Альбинка хочет делить теткину квартиру! Все у этой гадины есть, а ведь ни от чего не откажется!

Это было похоже на правду, а что поделать? Не скажешь же ей все это в лицо. К тому же справедливая и честная Нина тут же ответила, что наследство будет делиться на всех. На троих племянников. По справедливости.

Дочь хмыкнула, назвала мать «дурой отмороженной» и, хлопнув дверью, ушла к себе.

Дима поохал – для вида, разумеется, – и тут же сообщил, что ехать в Питер не может по причине ужасной занятости.

«Как будто кто-то тебя зовет!» – хмыкнула Нина, повесив трубку.

Но ехать в Питер ей не пришлось – Нина попала в больницу. Ничего страшного, обострение язвы, а чувствовала себя так отвратно, что впервые в жизни согласилась на госпитализацию.

Альбина, конечно же, тут же про поездку решила позабыть: ехать одной ей совсем не улыбалось – копаться в теткином старье, упаси бог! Искать заброшенные могилы на кладбище – да помилуйте! И к тому же – до вступления в наследство есть еще целых полгода. Нинка оклемается, там и съездим. Тогда и разберемся.

И вместо Питера Альбина отправилась в Венгрию на воды. Отдохнуть от тяжелой жизни и прочих забот.

А в Питер решила поехать Светка. Как ей пришла в голову эта мысль, она потом и не вспомнила. Наверное, просто осточертело пролеживать диван и готовить пресные супчики маме в больницу. Прихватив Маришку, Светка взяла билет и отправилась в Питер.

Перед отъездом Нина дала дочери указания:

– Разобраться в теткиной квартире обязательно! На кладбище съездить непременно, я тебя знаю! Сводить Маришку в Эрмитаж и в Русский. Девочка совсем неразвита, а тебе и дела нет!

Светка отмахнулась от матери – как всегда, лишь бы нагрузить, слово неохотно дала, с трудом нашла в бабкином комоде связку ключей от питерской квартиры и отправилась на вокзал, покрикивая на счастливую и возбужденную дочку.

В Питере они взяли такси и очень удивились, что минут через семь машина остановилась у подъезда большого серого и очень красивого дома с лепниной и богатым фасадом.

– Так близко – и пятьсот рублей? – возмутилась Светка и сунула водителю два стольника. – Нечего дурить людей. Я ведь не с Урала, я из столицы, дядя!

Зашли в мрачный, прохладный и темный подъезд. Пахло кошками и вареной капустой. Маришка сморщила нос.

Поднялись на третий этаж – лифта не было, проемы огромные, равные трем в современном доме. Остановились у нужной квартиры. Входная дверь была высоченной, метра два с половиной в рост, простой, деревянной, выкрашенной серой краской.

С трудом провернули в замке ключ. Дверь нехотя открылась, и на них пахнуло пылью и затхлостью – Маришка опять поморщилась и протяжно пропела: «Фу-у-у!»

Мать дернула ее за руку, и они оказались в прихожей.

Им, родившимся и выросшим в наскоро сшитых панельках, придавленных потолками в два шестьдесят, привыкшим в туалет заходить слегка боком, а обедать на кухне по очереди, прихожая в одиннадцать метров с потолками почти в четыре показалась огромной, словно пещера Али-Бабы.

«Ух ты!» и «Ни фига себе!» разносились в полной тишине – Светка была от увиденного в шоке и даже не одергивала возбужденную дочь.

Она отдернула тяжелые темные шторы в комнате и огляделась. Мебель, старая, даже древняя, покрытая толстым слоем пыли, была величественна и прекрасна. Огромный комод на львиных лапах, пузатая горка с треснутым стеклом, круглый стол под синей с кисточками плюшевой скатертью. Платяной шкаф с полуоткрытой дверцей. И, наконец, люстра – низкая, бронзовая, с тремя молочными плафонами в форме лилий, увитых острыми листьями.