Братья ветра. Легенды Светлого Арда - Тэд Уильямс

Но Даниади не позволил ей отказаться.

– Чепуха, дитя мое. Ты всегда поешь старые песни – самые лучшие, – а это важно. И напоминает мне о детстве. Пожалуйста, не разочаруй меня, Ниди-са.

Она не хотела петь.

– У меня на уме только печальные песни, лорд Даниади, – сказала она. – Определенно, кто-то другой споет лучше, чтобы поднять всем настроение.

– Мне не важно, поднимется у меня настроение или нет, – заявил лорд Даниади. – И если сегодня все пребывают в мрачности, так тому и быть. Но даже печальные старые песни напоминают нам, что плохие времена проходят и им на смену приходят лучшие дни.

Нидрейю склонила голову.

– Хорошо. – Она повернулась к Инелуки и подождала, когда он поднимет голову и посмотрит ей в глаза, а потом сказала: – Я спою «Жалобу Лунной женщины».

Даниади махнул рукой, свет в зале потускнел, а его старший сын взял арфу и начал наигрывать знакомую древнюю мелодию.

Нидрейю закрыла глаза и начала петь низким мелодичным голосом. Мне показалось, что волна тревоги пробежала по лицам собравшихся в зале.

Даже я знал эту старую песню зида'я о Лунной женщине Мезумииру, которая рассталась со своим мужем Исики, повелителем птиц. Мезумииру отдала свое имя Сети, великой пене звезд, что раскинулась на ночном небе с юга на север. Для народа моего господина она мать всего сущего. У тинукеда'я другие истории о Первых Днях, насколько мне известно, хотя я их не знаю. Мои родители никогда меня им не учили. Я думаю, они чего-то стыдились.

Голос Нидрейю поднимался и падал в повторявшихся фразах, медленно тускневших в конце каждой строфы, подобно грустной трели жаворонка. Все в Снежном приюте прекрасно знали эту историю, но собравшаяся компания слушала ее в торжественном молчании. Казалось, только Инелуки она не тронула, он сидел, закинув голову назад, глядя в потолок и сцепив пальцы на коленях, словно в голове у него звучала другая песня, доступная лишь ему.

Ее голос изменился, печальный и нежный, он стал менее благозвучным, словно она становилась брошенной мужем Мезумииру.

Голос Нидрейю наполняла такая боль, что ее тяжело было слушать. Мне показалось, что она поет не о страдании и ярости Лунной женщины, а о собственной – не про украденных детей Мезумииру, а о своих, нерожденных, – их у нее, возможно, никогда не будет. Быть может, я дал волю воображению, но мог поклясться Садом, что в ту ночь Нидрейю скорбела о детях, которых ей не суждено родить.

Хотя полночь еще не наступила, когда Нидрейю закончила петь, все зида'я начали расходиться из зала Даниади, тихо беседуя между собой. Оглядевшись по сторонам, я понял, что Инелуки уже ушел, а на лице моего господина застыло мрачное выражение. Я видел, что он ни с кем не хочет говорить, даже со мной, поэтому отправился в постель, и мне приснилась груда яиц, покрытых мерцавшим серебристым песком.

Мы покинули Снежный приют за час до рассвета, а стройные стволы берез раскачивались под ночным ветром, точно голодные призраки. Нидрейю не пришла попрощаться, а Даниади лишь молча обнял братьев и вернулся в свой зал.

Хакатри и его брат не разговаривали после того, как мы покинули Березовый холм и вернулись на широкий Серебряный путь. Когда мы в утренних лучах солнца на него выехали, возникло ощущение, будто мы оказались на перекрестке сразу нескольких дорог. Я не осмеливался спросить, в каком направлении мы двинемся дальше, когда мы оказались на дороге, хотя, конечно, глупая часть меня молилась всем богам, чтобы Инелуки услышал голос разума и мы бы повернули в сторону Асу'а, нашего дома. Но молчание так и не было нарушено, и, когда мы наконец добрались до широкой дороги, Инелуки не оглядываясь направил Бронзу в сторону гор. Хакатри последовал за ним, а я, разумеется, за своим господином.

Земли запада, которые мы в последнее время бесконечно пересекали туда и обратно, точно челнок ткацкого станка, оставались практически пустыми. Поселения родичей моего господина, как и лорда Даниади в Снежном приюте, встречались редко и располагались далеко друг от друга, как и более примитивные деревни смертных. Большая часть населенных мест, через которые мы проезжали, были фермами или маленькими селами. Лишь на далеком юге смертные строили города и жили в многочисленных общинах, хотя в те времена я видел совсем немного и даже представить не мог, как выглядит крупный город смертных.

Мне казалось, что они лишь более крупные версии поселений, через которые мы проезжали, с городскими стенами из бревен и домами из глины и тростника. Только после моего путешествия в Наббан я обнаружил, что смертные также строят из камня, и некоторые их дома способны бросить вызов Асу'а или потерянному Тумет'айи размерами и величием.

Более того, пока мы под сильным дождем ехали по извилистому Серебряному пути, хлюпая по колеям, оставленным другими путешественниками, я увидел немало древних руин, заросших травой и деревьями. Они больше походили на развалины, чем на естественные выходы породы, – неужели в этих местах кто-то жил еще до того, как народ моего господина и мой пришли сюда из Сада? В какой-то момент, когда дождь лил особенно сильно, а мое сердце наполняла печаль, я спросил у Хакатри, кто первым начал строить здесь дома.