Здравствуй, земля героев! - Владислав Силин

Решение это кадетов потрясло. Мальчишки растерянно запереглядывались. Как же так? За драку с патрулем всего месяц без увольнительных, а тут практически ни за что – вылет из корпуса?

– Общественное порицание ему… – понеслось по рядам. – У, сволота!.. На раз-два!

Общественное порицание – вещь страшная. Где-то в глубине строя зародилось томительное ворчание. Окрепнув, оно прорвалось наружу:

– У-у-у! Су-у-ука!..

Щеку полковника дернуло нервным тиком. Офицер-воспитатель Уфимский засуетился было, закричал, забегал, но полковник остановил его повелительным жестом:

– Отставить, капитан. Пусть выскажутся.

Когда гул стих, полковник криво усмехнулся:

– Это все, чем вы товарищу помогли? Сявочье! Грош вам цена, господа курсанты. – И добавил: – О зачинщиках не спрашиваю: знаю, таковых не найдется. Репрессии начнутся завтра. Разойтись!

После поверки кадеты долго не могли заснуть. Сегодняшние «герои» подавленно лежали на кроватях, ожидая, пока разойдутся старшины и офицеры-воспитатели.

– Ну? – поднял голову Димка. – Что делать будем, ребя?

– Тиллю – темную! – отозвался жизнерадостный голос Витьки Хоббита. – Такую маленькую, аккуратненькую. Чтоб детства лишить.

Хоббиту полагалось ночевать в соседнем кубрике. К Димкиной компании он прибился из любви к приключениям. Об этом он уже не раз успел пожалеть. Приключений особых не вышло, а вот мороки – выше бровей.

– Тиллю-то за что? – удивился Ваде Михельсон, самый рассудительный из всей компании. – Что он такого сделал?

– Сделал? Не сделал! Он ничего не сделал! Пошел бы к Аленычу: так и так. Я пулю потерял, меня и гоните! Вместо Бурягина.

Ваде покачал головой:

– С граба рухнул? Ты говоришь, гоните… А я говорю, это из корпуса. Насовсем. Понимаешь?

– Ну, не знаю я… Пусть тогда вину искупит! Кровь сдаст или там почку для пересадки. Но что-то делать надо!

Мальчишки приумолкли. Уйти из корпуса добровольно… От друзей, офицеров-воспитателей – пусть и бывают гады вроде Уфимского, но и хорошие же есть! Волчин из третьего отделения, например, Ли Пын.

А стрельбища, тренажеры-истребители, механоиды и шаттлы? Тактические игры трех уровней виртуальности? Лаборатории и библиотеки? Спортивные праздники и парады? Вкус самоволок и летних лагерей, беззаботица ночных вылазок к морю и к старым гнездовьям паутиц?

Каждый из этих парней, за пять лет прошедший путь от салажонка-крота до полноправного кадета, был многим обязан корпусу. Отказаться от этой жизни? Вернуться в унылое луврское существование с перспективой работы на заводе или подводной фабрике?

– Уж лучше темную устроить… – вздохнул Ваде.

На стене вспыхнул золотистый блик от шкалы. Димка завозился, пряча сканер движения:

– Шуба, ребя. Идет кто-то!

Мальчишки нырнули под одеяла. Витька заметался: в кубрике особо не спрячешься. Разве что в корзину для грязного белья. Но она маленькая, да и набита до половины… Поэтому он прыгнул на первую свободную койку и накрылся одеялом с головой.

Двери разошлись, пропуская гостей.

– …вот здесь будет твое место, кадет, – послышался тенор капитана Уфимского. Офицер-воспитатель посторонился, пропуская Вельку. – К синтезатору прикреплю завтра. Больно мороки много.

– А белье?

– Перетопчешься как-нибудь одну-то ночь. Не помрешь. Солдат армии доминиона должен быть вынослив и неприхотлив. Ясно?

Велька стоял, прижимая к груди рюкзачок. Глаза у него были сонные.

– А ты чего застрял? – повернулся капитан к кому-то невидимому. – Давай, ножками, ножками… Как говорил Толстой: «Же ву ку, же ву фа пер[10]».

– Со мной все в порядке, – отвечал Тилль деревянным голосом. – Устал просто…

– Вот и па де тру, кадет. Давай!

Уфимский собрался уже уходить, как вдруг заметил подозрительное шевеление.

– Оп-паньки! По-французски вуаля. А это у нас что такое?

Он подошел к Витьке и потряс его за плечо. Тот продолжал посапывать, изображая спящего. Офицер тряханул так, что у мальчишки клацнули зубы. Волей-неволей пришлось просыпаться.

– А?.. что?.. – Витька разлепил глаза. – Здравия желаю, господин капитан!

– Кадет Хоботов? Ну-ка встать!

Витька вскочил.

– Почему облик одежды неуставной? Место сна?

– Виноват, господин капитан! Не могу знать.

– А кто может? Це барон а це кви пари[11]… А ну пикачой в расположение сна. Одна нога здесь, другая там! И чтоб не чесался между!

– Слушаюсь, господин капитан!

Парня как ветром сдуло. Велька покосился ему вслед. Рыжего он помнил: тот самый, что кричал про экстремистов и первый бросился бежать. Почему, интересно, отец направил его именно в этот кубрик?

– Всем спать, – распорядился офицер. – Принцесс, оревуар![12]

И ушел, оставив мальчишек одних. Велька покрутил головой:

– Чокнутый какой-то…

– Точно, – печально подтвердил Вале. – С воспитом беда… У всех люди как люди, а нам достался элит-трепло.

Единственной свободной оставалась кровать на втором уровне. Велька забросил туда рюкзак и замер в центре комнаты.

– Даты садись, – буркнул Димка, – герой… Знакомиться будем.

Кадеты неприязненно смотрели на новичка. Велька присел на краешек Вадиной кровати.

– Велька меня зовут, – хрипло сообщил он. – Велетин. А почему капитан – элит-трепло?

– Потому что он с Таверии, – отозвался Вале. – Толстого читает.

И кадеты обидно засмеялись.

…Уже через каких-то полчаса Велька стал в кубрике своим. В другое время такое вряд ли оказалось бы возможным – все-таки чужак. Да и отец – начальник училища. Но мало на свете вещей, что объединяют лучше совместной драки.

– Ты нам, – втолковывал Димка, – страшно подгадил. Просто кровью не описать, как подгадил.

– Да брось, Димон, – отвечал Ваде. – Ну, взял бы ты языка. И это, заметь, еще не факт. А дальше?.. Патруль-то нас раньше засек. Я говорю, так и так получалось очень нехорошо.

Маленький, чернявый, с мохнатыми бровями, Ваде выглядел юным старичком. И говорил с расстановкой, тщательно обдумывая слова. От этого Велька проникся к нему доверием.