КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов

Пятое управление вступало во взаимодействие с человеком навсегда. Это как университеты иезуитов, где говорят, что после выпуска нам не надо отслеживать наших людей, имея в виду, что они уже не изменятся.

Эти две тысячи человек, которых опекал Ф. Бобков, посылали миру те сигналы, которые не могли вступать в противоречие с видением Бобкова. Тот же Евтушенко не был агентом КГБ в том плане, что писал доносы. Евтушенко был агентом влияния, который в нужный момент и в нужном месте мог сказать то, что нужно. Кого мы бы скорее послушали и кому поверили — выступлению Суслова или Евтушенко? Конечно, Евтушенко.

Но тогда вступает в действие определенное, но не так заметное расшатывание системы. Возникает хаос, поскольку система начинает получать противоречивые сигналы. Нужный тип интеллигенции идет на спектакли Любимова, куда не стремится рабочий человек, но который не интересен для системы.

Причем роль Андропова была спрятана глубоко-глубоко. М. Любимов вспоминал: «Я от многих близко его знавших людей слышал: „Он такой осторожный”. Не напористый, волевой, а — все время маневрирующий. Его очень характеризует такой эпизод. Я как-то прочитал в зарубежном издании статью одного советолога с анализом ситуации в Политбюро ЦК КПСС. Перевод статьи я принес Крючкову — ТАСС такие материалы не всегда публиковал, — и он понес его Председателю. (Так чекисты называли между собой Председателя КГБ СССР. Кстати, именно при Андропове повысился статус этого органа: до 1978 г. комитет назывался „КГБ при Совете министров СССР”. — „Известия”.) Через неделю возвращает материал — а на нем рукой Андропова написано: „Уничтожить!” Такой огромный восклицательный знак… Это говорит о его осторожности — не дай бог влезть в неловкую ситуацию, выглядеть, будто стравливает между собой членов Политбюро… Холодный, рациональный… Именно при нем КГБ начал выползать из оперативной „лужи”. Комитет стал расти, увеличилась разведка. Андропов внедрил чекистов во все звенья государственной машины. Заместители руководителей от „органов” сидели — порой по два, по три — в самых разных организациях: на радио, телевидении, в Министерстве культуры, даже во Всесоюзном агентстве по авторским правам. Бездельники на теплых местах… Почему чекисты так любят Андропова? Потому что при нем они так высоко поднялись. Помню и свое чувство большого энтузиазма, когда он стал членом Политбюро» [8].

И еще «аскету» Андропову самолетом возили пиво из Дании. Тот же Любимов вспоминает: «Крючков с ним пил пиво. Но это все, что он себе позволял. И честно скажу, что по указанию Крючкова я присылал самолетом из Дании хорошее пиво для бани — „Карлсберг”. Правда, не уверен, что пиво пил именно Андропов… Скажу сразу: все воздыхания на тему „какой он был хороший” имеют мало отношения к политике. Признаки злодея — не пьет, умный, аскет. Андропов был умным и аскетом — вот разве что пиво… Конечно, он выделялся на фоне остальных членов Политбюро. Я не раз слышал его на разных совещаниях в КГБ — у него была хорошая речь, стиль, он сам правил свои доклады. Но я из его уст слышал и такие вещи… „Вы знаете, товарищи, почти все диссиденты — больные люди”. — Он говорил это по убеждению или по долгу службы? — Может, и по долгу. Но кого волнует душа шефа жандармов? Шеф жандармов всегда плохой. Нормальные люди не должны любить жандармов. Оценивают-то по делам».

Зато московский партийный вождь В. Гришин видел в нем правильного и жесткого руководителя: «Андропов нетерпимо относился к любого рода отступлениям от политической линии партии, к любого рода инакомыслию, диссидентству, не говоря уже о проявлениях антипартийности, антисоветизма. Органы государственной безопасности вели большую работу по внешней разведке, по выявлению и пресечению деятельности в СССР иностранных разведок, их внешней и внутренней агентуры. Они постоянно осуществляли контроль за средствами массовой информации, положением в творческих организациях, в театрах, издательствах. Постоянно анализировались настроения людей в коллективах и по месту жительства. Особое внимание уделялось поведению групп и отдельных лиц, выезжавших за границу. К лицам, высказывающим отрицательное отношение к советскому строю, к КПСС, принимались профилактические меры: с ними велись беседы в комитете и управлениях КГБ, брались подписки о прекращении ими антисоветских и антиобщественных действий. Когда эти меры не помогали, принимались административные меры, предусмотренные законом» [9].

И еще от него же о Любимове: «Из очередной поездки в Италию, куда он отправился с молодой женой-венгеркой, Ю. Любимов отказался вернуться в СССР. Попытки работников Советского посольства в Риме склонить его к возврату домой успеха не имели. Потом поступила информация Ю.В. Андропова о том, что Ю. Любимов, находясь в Италии, дает газетам интервью антисоветского содержания. По предложению КГБ Президиум Верховного Совета СССР лишил его советского гражданства. Потом Ю. Любимов, принял гражданство Израиля. В 1989 году ему восстановили Советское гражданство. Теперь он и особенно его друзья представляют его как „страдальца”, „борца за правду” и т. д. В газетах и журналах печатаются статьи, прославляющие Ю. Любимова и ругающие на все корки тех, кто якобы его преследовал. На самом деле он не получал поддержки в органах Министерства культуры лишь при постановке спектаклей, противопоставляющих органы государства и партийного руководства массам, народу. Это не поддерживалось и органами КГБ. Мы в горкоме партии больше всех занимались театром на Таганке, пытались помочь Ю. Любимову. Он не раз заверял горком партии, меня как секретаря МГК, что будет всемерно помогать партии в ее идеологической работе. Об этом в архиве горкома имеются его письма. Но по-прежнему продолжал проводить свою линию в театре. Это осложняло наше положение (горкома партии и меня), но мы продолжали поддерживать Ю. Любимова».

При этом и Любимов прибегал к помощи Андропова: «Опять у меня были крупные неприятности, и я к нему пошел. И когда мы встретились, он меня обнял» [10].

При этом, давая интервью в Newsweek, Любимов становится «пропагандистом и агитатором»: «Их культурная политика потерпела неудачу. Каждый, кто мог уехать — уехал, или был изгнан, или не отпущен. Деятели искусств лишены возможности работать. Теперешняя терминология прямо пришла из сталинских времен. У них всегда только ложь и двойная игра. Они использовали каждую возможность, чтобы угнетать театр. Людям говорили, что нет билетов, им не советовали приходить в театр. В последние годы уничтожались статьи о театре, например, они всю ночь изымали листы из московского журнала „Театр” — статью о „Гамлете”. Министр культуры Петр Демичев, секретарь по идеологии ЦК Михаил Зимянин и секретарь МК Виктор Гришин — люди с ограниченным кругозором, не способные понимать культуру. Они догматики. Они думают, что мы, художники — обязаны обслуживать их наподобие официантов, выполняя их приказы. За все эти годы я нигде не мог завязать с ними диалог — всегда был только монолог, направленный ко мне, требующий беспрекословного послушания. Надеюсь, что нет приказа убить меня. Потому что если он есть, они действительно убьют меня. КГБ это военная организация» [11].

В Швеции он говорил то, что нужно в Швеции, в Москве то, что нужно в Москве: «Умер Брежнев, вступил Андропов. Они вообще не знали что делать, а тут вдруг нужно „Бориса Годунова” принимать. И уже дошло до того, что они говорят — на что Вы намекаете? Я говорю — ни на что не намекаю, а на что Вы намекаете? Они говорят — ну Вы понимаете ситуацию? Я говорю — я не понимаю ситуацию. Ну что Вы дурака валяете? Что, мол, умер Брежнев? Я говорю, значит, что получается, что Брежнев это Борис Годунов, да? А Андропов, я говорю, кто? Они так, с перепугу: вот поэтому мы и закрываем. А я — а что, Ярузельский ведет свои войска на Москву? После этого они сказали — прекратите свои глупые шутки, и вскоре сослали меня как Гамлета, в Англию» [12].