И корабль тонет… - Владимир Гурвич

Шаронову казалось, что эти минуты лучшие в его жизни, минуты, когда он полностью расстается с самим собой и сливается с высшей реальностью, становясь ее неразделимой частью. Эти ощущения длились обычно считанные мгновения, да и возникали далеко не всегда, но когда появлялись, все менялось в один миг.

Иногда Шаронов думал, а стоит ли этот миг всех тех жертв, усилий, которые он требует, чтобы возникла бы эта вспышка? Но эти мысли приходили до того мгновения, пока она не вспыхивала, и исчезали мгновенно, когда это происходило. Но когда все проходило, они начинали копошиться вновь. И тогда он понимал, как он еще далек от цели.

Шаронов стоял с поднятыми вверх руками в ожидании снисхождения на него благодати. Но она не снисходила, хотя он нуждался в ней сегодня, как никогда. В глубине души он знал, что так все и должно быть; благодать никогда не приходит по заказу, она рождается одновременно внутри и вне сознания. Только в этом случае она окутает тебя своим облаком. А сейчас его сознание явно не готово к такому рождению, оно снова, как и раньше, занято мелкими мыслями и чувствами. Их следует непременно прогнать. Но сделать это будет крайне сложно, незаметно для себя и вопреки своему желанию он погрузился в царящую вокруг него бессмысленную суету. Это было с его стороны ошибкой, но, как он понимает, ошибкой запрограммированной к которой двигался все последнее время. И снова подтвердился вечный закон: идем к одной цели¸ а приходим к другой.

Внезапно Шаронов почувствовал, что он тут не один. Он опустил руки и обернулся. В нескольких метрах от него стоял Филипп и внимательно наблюдал за ним.

Шаронов и сам не знал, почему вдруг тоже стал внимательно рассматривать юношу. Вечером, когда он увидел его впервые, занятый своими мыслями, мало обращал на него внимания. Теперь же он поразился тому, что он был не просто совершенно не похож на своего отца, а являлся его полной противоположностью. Шаповалов был невысок и коренаст, Филипп был его выше на полголовы и очень тонок. Лицо у Шаповалова было довольно грубой лепки, у Филиппа — тонким и одухотворенным. Этот антагонизм не случаен, невольно подумал Шаронов, это конфликт двух начал. И как он сразу не ощутил этого.

Филипп продолжал смотреть на Шаронова.

— Вы хотите что-то спросить? — поинтересовался он.

— Да, если позволите.

— Спрашивайте, о чем хотите.

Филипп нерешительно посмотрел на Шаронова.

— Зачем вы здесь?

Почему-то Шаронов полагал, что он спросит о чем-то ином.

— Чтобы заработать деньги.

— Я немного читал о вас. Мне казалось, что деньги вас не должны интересовать.

— В той или иной степени деньги интересуют всех, — слегка улыбнулся Шаронов. Ему показалось, что на лице юноши промелькнуло разочарование. — Вы ждали чего-то другого?

Филипп несколько мгновений молчал. Потом кивнул головой.

— Да.

— Но почему?

— Деньги не приносят ничего хорошего. Я думал, ваше учение отвергает их.

— Вы дважды не правы, Филипп. В деньгах не меньше божественного, чем во всем остальном. И наше учение деньги не отвергает, оно вообще ничего не отвергает. То, что отвергается, то признается главным. А для нас главного нет. Или точнее, для нас главное все и ничего. Вам понятно?

В глазах юноши что-то зажглось. Но что именно. Шаронов понять не мог.

— Может быть, — пробормотал он. — Мне казалось… — Но что ему казалось, он не договорил.

Шаронов решил, что сейчас не время это уточнять. У Филиппа явно свои представления о некоторых вещах. И не стоит его переубеждать. В переубеждении нет ничего хорошего; тот, кто легко поддается переубеждению, почти непременно поддастся еще много раз. Каждый должен идти к своей вере, не подталкиваемый никем и ничем в спину. Этого принципа он, Шаронов, придерживался неукоснительно.

— Не стоит настраивать себя ни против одной вещи, ни против даже одного человека, хотя иногда кажется, что для этого предостаточно оснований. Но чем их представляется больше, тем бдительней надо себя вести.

— Бдительней? — удивился юноша.

— Да. Не поддаваться на провокации своего сознания, не пускать в него недоброжелательных мыслей, как мы стараемся не пускать в организм болезнетворных микробов или вредных веществ.

— Но если человек подлец, негодяй?

— Тем более. Когда мы сталкиваемся с такими качествами человеческой породы, то они служат для нас оправданием для проявления недоброжелательства к этим людям. А это крайне опасно.

— Я не верю, что таких людей можно любить, — вдруг резко проговорил Филипп.

— Не их надо любить, а себя. А любовь к себе приходит тогда, когда человек ко всем доброжелателен, когда не подпитывается ненавистью ни к кому и ни к чему.

Филипп молчал, опустив голову вниз.

— Я не понимаю, как тогда себя вести, — вдруг пробормотал он. — Я знаю, что он плохой человек, он совершил нехороший поступок. Очень нехороший. И я должен к нему хорошо относиться?

Филипп явно говорит о конкретном человеке и можно догадаться, о ком именно, отметил Шаронов.

— То, что вы к нехорошему человеку не испытываете ненависти или гнева, не означает, что вы прощаете его плохие поступки, а то, что вы не уподобляетесь ему. Во всех ваших действиях и поступках ваша главная задача — сохранить незамутненность собственного сознания, не позволить проникнуть в него ничему отрицательному: ни мыслям, ни эмоциям, ни чувствам. И тогда и ваше отношение к такому человеку окажется более спокойным, сбалансированным. Я не случайно произнес это слово — сбалансированность. Это один из краеугольных камней того учения, которого я придерживаюсь.

Филипп молчал и смотрел себе под ноги, словно бы боялся взглянуть на Шаронова.

— Я плохо знаю и понимаю ваше учение — вдруг после довольно продолжительной паузы негромко произнес он.

— В этом нет ничего удивительного, — отреагировал Шаронов. — Если у вас не пропадет желания, то в удобное для вас время я могу вам рассказать о нем.

— Не пропадет, — сказал юноша.

— Приятно это слышать. Не стану скрывать, такое желание возникает у многих, но мало кто доводит его до реализации. Большинству подобные вещи кажутся ненужными, либо лишними, которые только мешают жить. А они действительно мешают жить. Вернее, мешают жить прежней жизнью, они требует ухода из нее. Я всегда предупреждаю людей о такой опасности, прежде чем они приступят к изучению пути.

— Меня это не пугает, — заверил Филипп.

— В таком случае милости просим. А сейчас, прошу извинить, мне надо возвращаться в каюту.

— Это вы меня извините, — вдруг весь залился краской Филипп. — Я вас задержал.

Шаронов остановил на нем взгляд. Действительно странный юноша, что-то в нем есть неординарное.