Старая Контра - Павел Марушкин

– Врёшь, не уйдёшь! – прошипела она и бросилась следом.

Несмотря на свою одноногость, Перегнида, когда ей это было необходимо, ухитрялась развить поистине крейсерскую скорость: её неистовая натура буквально совершала невозможное, побеждая слабости плоти. Тыква тем не менее шла на отрыв. В отчаянной попытке догнать её старуха начала задыхаться – и тут вдруг судьба неожиданно улыбнулась ей. Из бокового переулка донеслись непонятные звуки – словно целое стадо донельзя странных созданий вдруг забрело по ошибке в каменные джунгли Вавилона. Спустя миг показался первый прыгун.

Прыжки на палке «пого» давно уже стали традиционными в Биг Бэби – да это и понятно; мощная стальная пружина, основная составляющая «пого», могла существовать только в городской черте, где нет опасности подвергнуть металл воздействию зоны Мооса. Бывшая изначально детской игрушкой, «пого» вскоре завоевала популярность среди студентов: в самом деле, куда веселее прыгать на занятия на такой забавной штуковине, чем уныло тащиться пешком! Стоила она гораздо дешевле, чем, скажем, велосипед; и, помимо всего прочего, тяжёлый стальной корпус делал её неплохим оружием самообороны. Любители «пого» со временем стали объединяться в клубы; проводились соревнования по прыжкам и, конечно же, массовые запрыги наподобие того, что пересёк сейчас дорогу ведьме.

Всего этого Перегнида не знала. Единственным транспортом, которым она когда-либо пользовалась, были ступа и помело; тем не менее, глядя на проносящихся мимо разгорячённых спортсменов с нашитыми на пончо номерами, она в мгновение ока ухватила суть. Раздобыть «пого» оказалось минутным делом: ведьма просто наставила на одного из скакунов палец и произнесла несколько слов. Лицо спортсмена мигом залила меловая бледность; прыжки сделались мелкими и частыми. Судорожно стискивая зубы, он поспешно отделился от общего потока, соскочил с подножек своей палки и нырнул в ближайшую подворотню. Перегнида шагнула следом; и спустя миг появилась снова, вооружённая снарядом незадачливого попрыгунчика. Костяная нога, казалось, ничуть не мешала ей; более того – благодаря своей недюжинной силе и клокочущей в груди ярости ведьма с такой силой вбивала «пого» в асфальт, что прыжки получались поистине гигантскими! Пружина внутри стального цилиндра жалобно постанывала, сжимаясь до предела, и этим стонам вторило звучное клацанье ведьминых зубов. Прохожие шарахались в стороны: старухе было в высшей степени наплевать – приземлится она после очередного прыжка на землю или же на чью-нибудь голову.

Тыква не успела укатиться далеко: увидев, что ведьма отстала, шаман сбавил было обороты – как выяснилось, совершенно напрасно! Перегнида, набрав скорость, взлетала порой на уровень третьего этажа и с силой обрушивалась вниз. Лишь когда резиновая пятка «пого» с гулким шмяканьем впечаталась в асфальт всего в нескольких шагах от тыквы, кипадачи понял свою ошибку; горлянка бешено завращалась и рванулась вперёд. Подбадривая себя азартными воплями, Перегнида попрыгала следом, стараясь попасть точно по тыкве. Шаман, в свою очередь, стал двигаться зигзагами, уходя от ударов. «Да что же это такое?! – в смятении думал он. – Откуда взялась эта жуткая тварь, из какой преисподней?!» Подобного ужаса он и представить себе не мог и сейчас задавался вопросом, почему всё пошло наперекосяк. По идее, он должен был оттащить оглушённую старуху в укромный уголок, привести в чувство, допросить и прихлопнуть на месте, после чего великая Книга вернулась бы, куда ей и положено. Так почему же, почему, во имя всех предков, вместо этого приходится удирать, ежесекундно рискуя быть раздавленным в блин?!!

Тыква, стукаясь на виражах о стены домов, неслась по вавилонским улицам, неотступно преследуемая ведьмой.

* * *

– А ты, стало быть, постукиваешь? Сотрудничаешь, значит, с администрацией? – строго спросил Иннот.

– Дык ведь.. Ох ты… Кабыть… Да меня б в одночасье… В распыл… Строго у нас, господин хороший… – Голос стукача срывался от волнения.

Туловище «администрации» сидело тут же, вслепую шаря по полу руками в поисках несуществующей более головы. Жалкий, трясущийся человечишка с ужасом косился на поверженного монстра; однако Иннота и его грозного бумеранга он боялся куда больше.

– Значит, говоришь, с Территории никому хода нет?

– Истинно… Прижгут тут же… Только ежели их милость жмуры выведут… На работы там… И обратно…

– Понятно… И никакого Хлю ты не знаешь… – Тут голову каюкера внезапно посетила светлая мысль: – А скажи, есть тут у вас кто-нибудь с кожей синего цвета? Примерно с меня ростом?

– Дык… Есть один… Кекалдач его кличут, Цуклои Кекалдач… Месяца, может, полтора назад его сюда…

«Полтора месяца? А что, пожалуй, сходится, – нахмурился Иннот. – Примерно тогда мы и расстались».

– Где он?

– Это… Там… Третий барак…

– Ладно, покажешь. А сейчас давай-ка ещё раз: вот ты – как здесь очутился?

Каюкер уже понял, что ненароком угодил в ловушку: выбраться с Территории оказалось куда более хитрым делом, чем попасть сюда. Первоначальный план – захватить какую-нибудь важную шишку в заложники и заставить её выполнять требования – не годился: вся здешняя администрация была давным-давно мертва, хотя функционировать и не переставала, более того – мёртвые сотрудники местной пенитенциарной системы работали весьма эффективно. Заложник из такого зомби (или из жмура, как их тут называли) вышел бы никакой: той мрачной и зловещей силе, что приводила в движение мослы мёртвого тела, было в высшей степени наплевать на инстинкт самосохранения. Теперь каюкеру следовало найти пути отступления, и как можно скорее – пока ещё не потеряно преимущество внезапности.

Пленник Иннота немного пришёл в себя. Он уже уяснил, что странный чернолицый пришелец не собирается убивать его на месте, и мало-помалу разговорился.

Звали его Гукас, Сэлбасер Гукас; и был он неплохим колдуном. Да вот беда, господин хороший: у нас колдовство без лицензии – это и не колдовство вовсе, а злостное, стало быть, правонарушение. Оно, конечно, в глухих деревнях на это мало кто смотрит; чего там Великие разрешили али запретили (тут Гукас сам себе зажал рот ладонями и с ужасом уставился на каюкера; тому стоило немалых трудов заставить бедолагу продолжать)… Значится, колдуют в деревнях помаленьку, как без этого: всякому хоть раз, а потребно. Зубы там залечить или ещё чего… Ну, народ к знахарю местному, само собой: не тащиться же в район со всякими пустяками. И не с пустыми руками, это уж как водится: чем богат – тем и поклонишься, отжалеешь малую толику. И жить бы ему, дураку, припеваючи, до старости лет, да задумал жениться. И не на ком-нибудь, на первой деревенской крале. А та капризна оказалась – страсть: и то ей не так, и это не эдак; да и вообще – век, что ли, в медвежьем углу маяться!

– Стало быть, любовь тебя сгубила, – посмеивался Иннот.

– А ей как стукнуло, зудит и зудит: пора, мол, в город податься. Здесь, мол, втихомолку знахарству ешь – и там, ежели не зарываться, сможешь, а публика, небось, куда как побогаче деревенских… Вот и доигрался, месяца не прошло – ночью во сне самого увидал. Лежит, благодетель, во гробе на цепях, улыбается мёртвой улыбочкой да пальцем грозит. Вот где страх-то, господин хороший, вот где ужас-то настоящий! Проснулся, не поверишь: простыни аж мокрые все. А тут в окно – свет, в дверь – стук, жена – в визг, и пошло-поехало… Жмуры двери-то выбили – хлобысь! Только створки о стены брязнули. Вошли, двое меня под белы рученьки, а третий роточек-то до пупа как раззявит… Дале ничего не помню: тьма и мрак. Очнулся уже на дознании: сижу дурак-дураком, а следователь лампу мне в глаза уставил да и говорит этак грустно-ласково: эх, сынок-сынок… Что ж ты, сукин кот, Родину-то свою не любишь, законы не уважаешь? Придётся, говорит, грехи теперь искупать. Я было отпираться, да он и слушать не стал: сидит себе и пишет, пишет… А за спиной у него – парсуна: сам Великий Эфтаназио, точь-в-точь такой, как снился. Висит, впился взглядом, буровит мёртвыми очами… Для того и повешен, конечно: бывает, выйдет дознаватель из кабинета, вернётся через полчаса – а подследственного хоть ложкой хлебай: трясётся, ни жив ни мёртв, всё готов выложить. Да что там, мне пяти минут хватило… Сломался, как есть сломался и повинился во всём. Такая, господин хороший, сила в Неупокоенных.