Переломы - Франк Тилье

— Так ты хочешь сказать, что нам повезло и что, если хорошенько поискать, мы сможем найти этого человека с бомбейской кровью?

— Конечно, это сильно сужает круг поисков. Как правило, лиц с бомбейской кровью ставят на учет в банке крови, потому что им можно переливать кровь только от таких же «бомбейцев». Они очень плохо реагируют на вливание другой крови. Можно сказать, что в случае ранений и кровотечений им приходится несладко.

— А ты сможешь мне дать распечатку анализа?

— Э-э-э… Завтра. Завтра или послезавтра, тебя устроит?

— Отлично. Держи меня в курсе…

— Постой! Не вешай трубку, я не закончил. А дальше все становится куда интереснее.

— Еще одна хорошая новость?

— Ну, не знаю, насколько хорошая. На одеяле обнаружили не только кровь. Там еще нашли клетки влагалищной ткани и довольно много клеток слизистой оболочки матки.

Сотрудница социальной службы хмурит светлые брови. Она вспоминает, что кровь была очень темной, почти черной, как земля.

— То есть ты хочешь сказать… что это могла быть менструальная кровь?

— Не «могла быть», а это действительно менструальная кровь. Очень старая, ей несколько месяцев, если не лет. Позволь мне обойтись без технических подробностей.

Жюли с трудом переваривает полученную информацию, во всяком случае, ей никак не удается понять, какую связь она может иметь с больным, подобранным на автобусной остановке. Поскольку молодая женщина молчит, лаборант продолжает:

— Ну вот, думаю, что изложил тебе всю информацию, которую нам удалось собрать с этого одеяла.

— Спасибо, большое тебе спасибо! И позвони мне как можно скорее по поводу распечатки, ладно?

— Хорошо.

Жюли кладет мобильный в карман и давит недокуренную сигарету о каблук.

Она со все большим нетерпением ожидает завтрашнего утра, когда кататоник расскажет много интересного и Люку Грэхему, и ей самой.

Прямо в лицо ударяет яркий свет. Ожог роговицы. Боль, как будто по глазу провели острым когтем.

Александр с опозданием закрывает лицо, страшная боль от ожога не проходит. На него направлено множество мощных ламп, укрепленных на потолке. Он в первый раз может рассмотреть место, где находится. Свою одежду. На нем простой тонкий черный комбинезон, точно по его размеру.

— Не беспокойтесь насчет ваших вещей. Ваша пижама и белье лежат в сухом и чистом месте. Я даже их постирал.

Голос еле слышен, явно приглушен какой-то тканью. Силуэт человека, который наклоняется и что-то бросает на землю. Из-за ламп, направленных прямо в лицо, рост и телосложение рассмотреть невозможно.

— Помидоры, соя, семьдесят граммов картофеля и яблоко. Рацион рассчитан для ваших девяноста килограммов. Двигаться вам много не придется, но вы не разжиреете. Кроме того, я принес вам литр воды с миндальным сиропом и мешок с впитывающими гранулами, чтобы испражняться. Помочиться, как вы уже поняли, сможете там, в глубине.

Александр выпрямляется и бросается к решетке. От холода у него онемели колени, все суставы страшно болят. Горло в огне. За решеткой он смутно различает неровные стены, арки, большие прямоугольные камни. Мучитель стоит против света, разглядеть его нельзя.

— Вы должны выпустить меня из этой крысиной норы. Немедленно.

— Сначала поешьте, картошка еще горячая. Расскажете мне, как вам понравилось.

— Насрать мне на вашу картошку, я не голоден! Выпустите меня, или вам придется пожалеть!

— Очень хорошо. Я вернусь через несколько дней.

Он удаляется, не погасив свет. Несколько дней. Не несколько часов, нет, несколько дней! Потом он все же говорит:

— Поешьте сейчас. Или же я сразу уйду, и вы увидите меня только тогда, когда будете окончательно обезвожены, когда ваше тело превратится в паршивую губку, выжатую досуха.

Александр сдерживает ярость, берет свою миску — прямоугольный пластиковый контейнер, бутылку, приборы. Разумеется, все из картона и пластика. Он выпивает половину пахнущей миндалем воды, быстро проглатывает овощи и кашу. От картошки идет пар, так приятно ощутить какое-то тепло в желудке. Еда хорошо приправлена, мерзавец умеет готовить.

— Ну надо же, какой аппетит у человека, который говорит, что не голоден. Это нормально после пяти дней заключения.

— Пять дней? Как это…

— Почему вам всем непременно нужно врать?

Кусок картошки встает у Александра поперек горла, он кашляет, из глаз текут слезы.

— Кто… Кто это «все»?

Ответа нет.

— Кто вы такой? И что за женщина тут рядом?

Тень замирает.

— Е. говорила с вами?

Из-за стены доносится полный ужаса голос:

— Нет-нет. Клянусь вам, я не разговаривала. Я ничего не сказала. Ничего. Совсем ничего. Он врет. Этот человек врет, я не говорила. Никогда, никогда.

Дыхание палача становится шумным. Так дышат животные.

— Я займусь Е. в свое время. Теперь ваш десерт.

Голос изменился, стал более жестким, еще более властным.

— Почему вы держите меня здесь? — спрашивает Александр.

— Почему я держу вас здесь? Потому что в вас заключено зло. И я вытащу его.

— Но вы…

— Ешьте!

Александр смиряется, он знает, что сопротивление приведет к наказанию. Е. Эта самая Е. умирает от страха. Он называет ее буквой — тем самым хочет подчеркнуть, что она уже не человек?

Наверное, в этом и состоит смысл обритой головы, комбинезона: его уподобляют предмету. Бесплотному клону, просто форме, запертой в темницу. Букве алфавита.

Он пытается понять, с кем имеет дело: это серийный убийца, психопат, садист? Коллекционер..

Внезапная вспышка. И щелчок фотоаппарата.

— Остановитесь! Зачем вы меня снимаете?

— Мне нравится фотографировать моих пленников.

Новые вспышки. Александр, кипя от злости, садится, тихонько откусывает яблоко. Оно немного кислое, с жесткой и твердой кожицей, такие яблоки росли в саду у его матери в Грассе. Почему сейчас всплывают эти забытые ощущения?

Сейчас ему следует уладить куда более важные дела. Именно этого от него и ждут.

Его фотографируют. Сексуальный извращенец. Садист. Дегенерат, удерживающий его уже пять дней… Он что, накачал его наркотиками, каким образом он кормил и поил его все это время?