Вор крупного калибра - Валерий Георгиевич Шарапов

Люба, а чего ж матери-то не сообщили?

– Так запретила Ольга. Да и мне неловко, Верка-то со мной не рвется общаться, – в ее голосе прозвучала обида. – Небось стесняется…

– Чего это?

– Вдовы вертухая. Муж у меня в «Матросской тишине» трудился…

– Ну это, конечно, зря, – признал Акимов. – Что за слова такие?

– Вот и я говорила, да ей не разъяснишь… еще щец?

* * *

Выяснив, что Вакарчук вернулся с соревнований один (а до того торчал на платформе, обнимаясь с Ольгой, а она, зараза, и не шибко против была, о чем Филипповна под большим секретом поведала Антонине Михайловне, убедившись, что ее хорошо слышно), Николай скоротал ночь, колотя подушку и скрежеща зубами. И ранним утром, умудрившись выбраться из дома незамеченным, поспешил к флигелю. Физрук как раз собирался: уложив и защелкнув свой желтый чемодан, уже наматывал свое дурацкое кашне и прилаживал на безжалостно приглаженные кудри кепку.

Потом, обдумывая свои поступки, Коля с конфузом спрашивал себя: почему ты так был уверен, что Вакарчук обязательно отправляется к Ольге? Тогда даже мысли такой не возникло. Куда ж еще-то?

«Строит из себя, щеголь хренов. Ну давай, упаковывайся, электричка скоро. Будь спокоен, я с тебя глаз не спущу…»

Однако физрук и не беспокоился. Собравшись, он отправился в путь, шел быстро, прямиком на станцию, так что Кольке пришлось поспешать, чтобы не отставать, продолжая оставаться незамеченным, а для этого пришлось скакать по обочинам за кустами.

Охота была изображать пинкертона! Следить за Вакарчуком было проще простого: он смотрел прямо, по сторонам не оглядывался, ни с кем не заговаривал, вошел в электричку, уселся на свободное место и открыл книгу. Колька обосновался в тамбуре, не выпуская из виду белое кашне и кепку. Народ прибывал и прибывал, и вскоре уже Колька потерял объект своего наблюдения, поэтому принялся прорываться поближе, несмотря на ругань, протесты и тычки. Кепка и кашне снова появились в поле зрения – по всей видимости, электричка приближалась к нужной платформе, на окраине Сокольников Герман пробирался к выходу. Людской поток, подхватив, вынес его в переднюю дверь вагона, Кольку – в заднюю. Народу было много, в такой толпе спокойно можно было продолжать наблюдение.

Вакарчук уверенно шел вдоль по дороге, постепенно публика рассасывалась, и очень скоро за ним следовал один только Колька, держась на безопасном расстоянии. Фонари, впрочем, если и горели, то через один, поэтому можно было не опасаться быть обнаруженным. К тому же сам физрук шел по-прежнему не оглядываясь.

Наконец свернули на просеку, прошли еще минут пять и нежданно посреди густого, казалось бы, парка оказалась ярко освещенная площадка. В центре – каток. Заснеженную эстраду облюбовали для переобувания, так что она была прегусто утыкана яркими шапочками, помпонами, платками. Галдеж стоял, как на птичьем базаре, из громкоговорителей орала музыка, от всего этого у Кольки ум за разум зашел. Он лишь на секунду выпустил из виду Германа, и тот немедленно куда-то делся.

Колька заметался, как гончая, потерявшая след, но вдруг прямо перед носом – над носом, что точнее, – возникла ярко намалеванная вывеска «Тир». По чистому наитию, подчиняясь интуиции, он нырнул в палатку…

…и немедленно ошалел еще больше: от грохота, пальбы, болтовни, толкотни. По сравнению с их тиром в парке этот казался настоящим базаром, а то и полигоном. Кого тут только не было – и инвалиды, какие-то странные персоны наполовину в гражданском, наполовину в форме, которые вопили и размахивали граблями, и местные чемпионы, каждый выход которых к рубежу с ружьями сопровождался сначала воплями: «рупь за Павлика мажу», «пятерку за Вовку держу», – а каждый выстрел – благоговейной тишиной. В застекленной витрине стояли разнообразные призы – подстаканники, губные гармошки, бритвы, портсигары – чего только не было, и на это зарились, облизывались, пускали слюни.

Кольку уже начало тошнить от местного антуража, как вдруг в глаза ему бросились по очереди: ухоженная борода, полный, розовый, довольно улыбающийся рот, внимательный, цепкий, делано-благожелательный взгляд, несокрушимый офицерский пробор…

Ошибки быть не могло: прямо перед носом, за стойкой с ружьями, в овечьей душегрейке поверх белоснежной сорочки, сиял начищенным пятаком Черепанов Владимир Алексеевич, он же Череп.

Колька машинально отвернулся, но тотчас сообразил: в полумраке тира, среди стольких лиц, физиономий и морд, Череп вряд ли сможет различить личность своего бывшего «подчиненного». Осознав, что он подобрался слишком близко, пацан постепенно отошел в тень и схоронился за нишей. Он видел, как Череп благодушно общается с посетителями, принимая медяки и бумажки, добродушно пеняет слишком активным тотошникам, великодушно позволяет мальцам палить бесплатно – по всему видно, что как был он, так и остался человеком «большой души».

И вот к нему-то – и снова не могло быть никакого сомнения – и причалил Герман Иосифович. Что-то сказал, глядя в сторону, Череп что-то ответил, затем, крикнув: «Саша, замени», ушел в сторону. Вакарчук отправился к выходу.

Палатка с тиром оказалась не палаткой, а полноценным зданием, в котором тир занимал две трети. Коля, пробираясь за физруком, увидел, как тот зашел с торца, который выходил непосредственно в сторону парка. Услышал стук, скрипнула, открывшись, дверь и хлопнула, закрывшись.

«Что ж делать-то? – соображал пацан. – Куда бежать? В милицию? Или позвонить по телефону. А что скажешь? Вижу своего главаря бывшего, спасите-помогите? А с Германом что же? Да фиг с ним, куда он денется. Ай да Герман, ай да разведрота. Правильно говорят – упырь упырю поневоле брат. С этим опосля, как бы главного не упустить…»

В этот момент мимо него, явно по нужде, пробежал в сторону деревьев мальчонка лет восьми.

– Эй, шкет, – остановил его Николай, – где тут милиция?

– А вон, – махнул рукой тот, – вдоль по аллее, ближе к метро.

Не теряя времени, Колька поспешил было туда, но очень скоро замедлил ход, задумался:

«А куда, право слово, мне торопиться? По всему видно, что гад этот тут корни давно пустил, вон каким сидит хозяином. Валить он никуда не собирается, у него все хорошо. Лучше прямо к Акимову. Ему и объяснять ничего не надо, он все знает. А раз так…»

Чего ж не пойти не разнюхать, о чем там эти двое растабарывают?

Он вернулся