Бог никогда не моргает. 50 уроков, которые изменят твою жизнь - Регина Бретт

Каждый день эта молитва направляет меня, как компас. Она указывает на Истинный север. На Истинное смирение. Истинный покой. Я просто дитя Божье, я так же ценна, как и каждое Божье чадо. Не лучшее и не худшее. И ни капельки не важно, кто и что думает обо мне.

Впервые приехав в обитель, я ни на что особенно не рассчитывала. Иезуитская обитель расположена на пятидесяти семи акрах земли в самом сердце Пармы (крупнейший пригород Кливленда). Она находится в стороне от больших дорог, так что можно всю жизнь проезжать мимо и так и не узнать, что она там прячется.

Одна подруга пригласила меня провести там выходные с женщинами, искавшими большей близости к Богу. Я себя к таковым не относила, но подруга считала, что я к ним принадлежу. Чтобы уговорить меня поехать, она сказала, что это будет нечто вроде пикника, на котором женщины сидят кружком, делятся своими мыслями, смеются и болтают. Я взяла с собой купальник, надеясь, что там будет какой-нибудь отель или спа с бассейном и сауной.

Когда мы въехали на длинную подъездную дорожку, в конце ее меня встретила статуя святого Игнатия. Это меня поразило. Надо же. Значит, я проведу целые выходные исключительно с женщинами? Я была тогда двадцатипятилетней матерью-одиночкой. Получается, вечер пятницы и субботы я проведу там, где нет мужчин, не считая священников?

Впервые я приехала туда двадцать шесть лет назад. И все время возвращалась. Каждый год священники меняются, но Джерри всегда там. Это низенькая полька, чьи смех и любовь заполняют все комнаты обители еще долгое время после ее отъезда.

Каждый раз, возвращаясь сюда, я находила Джерри и вываливала на нее все свои проблемы. Она слушала, кивала с серьезным лицом, а потом останавливала меня, чтобы отпустить шуточку и разрядить атмосферу. Она смотрела мне в глаза — точнее, пыталась, потому как росту в ней метр с кепкой — и выдавала целую серию советов, со своим неизменным оборотом: «Иногда нужно просто дать времени время».

И что она имела в виду?

Дать времени время?

У меня не было времени. Я была матерью-одиночкой на задании: найти мужа для себя и отца для дочки.

Тогда мои проблемы всегда были связаны с мужчиной, который недостаточно сильно меня любил, хотя на самом деле это папа недостаточно сильно меня любил, хотя на самом деле это Бог недостаточно сильно меня любил. Джерри знала, что такие раны заживают долго, притом слоями, а не сразу. Лекарством Джерри было время. Я хотела что нибудь побыстрее.

Может, молебен об исцелении? Я увидела его в расписании, и женщина, которая меня привезла в обитель, настаивала на том, чтобы я туда сходила. Сначала я побаивалась. Представляла себе евангелиста в телевизоре, который касается моей головы и призывает: «Почувствуй тепло моей руки», — а потом вопит: «Изыдите, демоны!» — и люди падают ниц, дергаются, как гуппи, выброшенные на берег, и бормочут слова, которые даже Бог не разберет.

Я не хотела идти. В основном из-за того, что я боялась Бога. И своих ран. Я их скрывала долгие годы. Зачем отрывать пластырь? Однако отец Бенно Корнели, который написал текст службы, заинтересовал меня. Поэтому я сидела в часовне, а он нежно пел о том, как сильно Бог нас любит. Хорошо, что бумажные салфетки имелись в достатке. Уже к последней строчке «Я не забуду тебя, вот, Я начертал тебя на дланях Моих» из первой песни, я израсходовала целую упаковку. Я? Мое имя у Бога на ладони? Регина Мария Фрэнсис Бретт? Слезы промыли рану. Я возвращалась каждый год, иногда дважды в год. Каждая исцеляющая служба заживляла новый слой раны. Только через десять лет я смогла ни разу за весь молебен не заплакать.

Слова отца Бенно отправляли нас в путешествие по нашим воспоминаниям. Он заставлял нас обнажить все, что нужно было залечить. Проходил всю нашу жизнь вместе с нами, снимая боль ударов, которые мы получали от братьев и сестер, учителей и одноклассников, соседей и родственников, избавлял нас от ударов, которые наносили им мы сами. Отец Бенно молился, чтобы мы исцелились от всего того, что препятствовало нашим любви и счастью. Он провозглашал нас новым созданием, а потом приглашал подойти для благословения. Никаких фокусов, просто благословение ладонями, смазанными освященным маслом.

Мы подходили, неся в сердце то, от чего хотели исцелиться. Каждый год, на каждой службе я несла одну и ту же рану — ту, что оставил папа. Из всех мужчин в моей жизни папа оставил самый яркий след, как хороший, так и плохой. Он был самым щедрым, бескорыстным и внимательным человеком из всех, кого я знаю. И в то же время он был злобным размахивающим ремнем и беснующимся маньяком, которого я боялась до смерти.

На то, чтобы добраться до самой глубины боли, ушли годы терапии. Потом была духовная работа над собой. Я не знала, как заживить рану, оставленную этими отношениями, как вернуться к самим отношениям с папой. То боялась отца, то злилась на него. Любви не было места. Потом перестала злиться, но так и не смогла ощутить любовь. Я даже не готова была просить, чтобы мне помогли его любить. Я еще не была к этому готова. Но постоянно молилась: «Боже, помоги моему папе понять, как сильно Ты его любишь».

Умом я знала, что люблю отца. Я причиняла ему боль, он мне тоже. Мы не хотели этого. Мы оба хотели как лучше, но иногда лучшее, что мы пытались сделать, оборачивалось сущим ужасом (моими стараниями тоже).

Пять лет я не появлялась на Рождество, на Пасху, на днях рождениях, на празднованиях в честь рождения новых племянников и племянниц. Все это время я хотела вернуться домой и снова стать частью жизни родителей, но не знала как. А потом мне сообщили, что папе поставлен диагноз «рак легких». Врачи сказали, что жить ему осталось полгода. Через два дня я случайно встретилась с подругой Руфью. Не зная о моей ситуации, она начала говорить о своей матери, о том, как Бог даровал ей благодать быть у смертного одра матери. И вдруг весь мой страх исчез. Как будто распахнулось окно, которое вечно было закрыто. Я знала, что пришла пора вернуться.

На следующий день я приехала навестить отца. Его волосы были белые и мягкие, как у ангела. Он улыбался и болтал, а потом устал говорить. Он казался абсолютно счастливым, когда стоял в дверях и махал мне. Я никогда не забуду, как он махал. Этого жеста я больше не видела.

Через три дня папа оказался в больнице. Он едва мог дышать. Я сидела у его постели, а папа заходился сухим кашлем. Он никогда не курил. Работал в подвалах, чинил печи, а в подвалах с труб, которые он обстукивал все эти годы, свисал асбест. Я похлопывала отца по спине и благодарила его. Мама молча и спокойно сидела на стуле, качая головой. Она знала, что папа не вернется домой. Я тоже знала. Держала его за руку, гладила и беззвучно говорила, как сильно люблю его. Сидела рядом, и сердце мое наполнялось любовью. Папа с такой нежностью заботился о нас, когда мы болели гриппом.