Убийство в соль минор - Анна Данилова

— Да куда же это вы, на ночь глядя? А выпить за мое воскрешение? — Мария Еремина неожиданно для нас вдруг просияла, широкая белозубая улыбка просто ослепила моего бедного Ерему. — У меня и грибочки найдутся, и селедочка, я ее сама замариновала. Мужа моего еще три дня не будет, я сама себе хозяйка! Оставайтесь! У меня пять комнат, и везде по кровати! Чего ночью-то дорогу пугать?

Ерема посмотрел на меня взглядом пса, которого собираются выгнать в лютый мороз на улицу, мол, давай останемся. Разве я могла ему отказать? Да он, похоже, влюбился в хозяйку! И хотя мне в тот момент было уж точно не до грибочков с селедочкой (Сережу-то моего задержали, и я сильно переживала по этому поводу), я решила остаться в этом гостеприимном доме ради своего друга.

— Глаша? — Я и сама не знаю, как у меня вырвалось это нежное имя. — А вы как?

— Да я тоже не против. — Улыбка Глафиры оказалась такой же прелестной, как и Марии. — Я как все.

— Значит, решено! Оставайтесь! Я сейчас музыку включу. Умираю — люблю Киркорова! А вы как?

Ерема молча кивнул.

— Вас как зовут-то? — слегка смущаясь и одновременно кокетливо, спросила Еремина моего Ерему.

— Ерема, — густо покраснев, ответил он.

— Да ладно! Не может быть! Вы шутите?

— Он не шутит, — сказала я.

— Надо же…

И, задумавшись, на какое-то время замолчав, Мария Еремина принялась выставлять на стол свои деревенские деликатесы: обещанную селедочку, копченое сало, банку с маринованными маслятами (желтыми, сливочными, которые она проворно вывалила в миску, покрошив сверху свеженарезанный зеленый лук), половину мясного пирога, который подогрела в микроволновке и, нарезав на клинья, выложила на блюдо, оранжеватые вареные яйца, бутылку домашнего вина, трехлитровый баллон соленых огурцов, холодную отварную картошку, ну и, конечно, бутылку водки из холодильника.

— Я здесь остаюсь, — проговорила, с нежностью глядя на снедь, Глафира. — Маша, как же все это аппетитно выглядит!

— А вы не смотрите, а ешьте, пейте! Ну-ка, Ерема!

Ерема, бросив на нее взгляд, полный благодарности и восхищения, разлил водку по рюмкам.

— Ну, что, гости дорогие, за знакомство? — подмигнула Мария Еремина своему почти что тезке и, чокнувшись со всеми, опрокинула в себя водочку. — Прямо не верится! Меня — и убили! Да я чуть Богу душу не отдала от страха, когда все это услышала.

Поначалу я переживала, что Маша станет задавать слишком уж много вопросов, и Глафира, вынужденная помалкивать, чтобы не разглашать тайну следствия, обидит своим молчанием хозяйку. Но Маша, к счастью, оказалась не любопытной и, выпив только первую рюмку за свое, как она выразилась «воскрешение», после и вовсе не возвращалась к убийству Коблер.

Я же, успокоившись, что мои родственники не имеют никакого отношения к селу Подлесное (я все еще надеялась, что мои родители городские, что они люди искусства), к этому простому, хоть и уютному деревенскому дому, была вынуждена признать, что мадам Коблер до замужества жила по чужим документам, а потому указанный в ее французском паспорте возраст (который перекочевал из ее русского паспорта) не имел к ней никакого отношения. А это означало, что она все-таки могла быть моей биологической матерью. Хотя эксперт Герман Туров, по словам Глафиры, утверждал, что ей вообще двадцать семь — тридцать лет. Но людям свойственно ошибаться.

За ужином говорили на самые странные, удивительные, учитывая причину нашего визита, темы — о пользе куриных яиц, выгодно ли разводить несушек или бройлеров («Да там одни корма и витамины стоят бешеных бабок!»), о соседке, торгующей самогоном («Пусть уж лучше Людкин самогон хлещут, чем гадость всякую. Вон, Димка-то, сосед мой, в прошлом году выпил жидкие перчатки и помер!»), о разбитых дорогах, дороговизне стройматериалов, фальсификациях пчеловодов, полезности цветочной пыльцы («А что, я хочу подольше пожить, вот, мешаю цветочную пыльцу, что беру у Засокиных, они у нас пчел держат, мешаю с лимонами и медом и каждый день с утреца употребляю! Могу и вам рецептик подкинуть, если надо»), халтурщиках строителях-кавказцах, построивших клуб, который обрушился, к счастью, ночью, когда в нем никого не было.

Понятное дело, что темы нам диктовала Маша, ну а мы с удовольствием ее поддерживали. Уж больно хорошая она была хозяйка и веселая!

И не было бы для меня лично никакого веселья, если бы как-то уж очень вовремя не позвонила Лиза, сообщившая, что Сережа мой уже дома, что его отпустили, но попросили никуда из города не уезжать, поскольку он — важный свидетель.

И я успокоилась. Слава богу, подумала я, Мирошкин поверил в его непричастность к убийству Горкина и отпустил его.

На какое-то время Маша исчезла из поля нашего зрения — пошла готовить нам постели, затем вернулась. А потом пропал Ерема.

— Может, туалет ищет? Так у меня их два — один на улице, другой в доме, я потом покажу, — сказала Маша и отправилась на поиски своего гостя.

Вернулась она на кухню уже утром, когда мы, я и Глаша, отлично выспавшиеся на перинах, умытые, сами варили себе кофе.

Хозяйка наша, растрепанная, запахнув на себе розовый шелковый халатик, под которым угадывалось стройное, с полной грудью, молодое тело, пожелав нам доброго утра, принялась готовить завтрак.

— Как спали, девушки?

— Спасибо, Маша, отлично! — произнесла Глаша.

— Вот что значит спать на свежем воздухе, — поддержала я Глашу, думая о том, что же теперь будет с Еремой. Ведь он впервые, на моей памяти, связался с женщиной. Интересно, насколько это серьезно? Ведь если бы моему другу нужно было с помощью доступной Маши просто решить свою физиологическую проблему (а Ерема был не стар, ну, может, около пятидесяти, а потому ничто мужское ему было не чуждо), то вряд ли он стал бы вести себя, как влюбленный по уши мальчишка, на наших с Глашей глазах. Постеснялся бы, нашел бы способ решить этот вопрос тихо, на стороне, не привлекая к себе внимания.

Маша быстро замесила тесто для блинчиков, Глаша вызвалась их печь, я смазывать маслом, а Еремы все не было. Спросить хозяйку в лоб, куда она подевала мужика, я не смогла, постеснялась. Подумает еще, что я ревную.

— А брат ваш на рыбалку с утра ушел, — сама, словно вспомнив, сказала Маша, заваривая чай. — Взял мужнины снасти, что остались, у него много, целый сарай, и ушел. Я ему показала, где речка, сапоги высокие дала, у Володьки их целых четыре пары, две остались еще от моего отца. Так что ждите, принесет вам на ушицу.

— Вообще-то нам пора в город, — проговорила я.

— Так он ушел часа в четыре!

— Постойте, Маша, но сейчас же февраль, какая рыбалка?

— У нас тут, в заливе, в камышах, в такое время мужики щуку ловят. Так-то вот.

Ерема появился к самому завтраку, в полиэтиленовом пакете у него действительно бились две небольшие щучки. Никогда я еще не видела его таким счастливым. Вот только представить себе не могла, чем вся эта любовная история может закончиться. Маша-то замужем! У нее дом, своя жизнь, какие-то обязательства перед близкими людьми.