Человек-зверь - Эмиль Золя

— О, господин Денизе, в его-то годы!.. Брат рано овдовел. Я не считала себя вправе находить дурным то, что ему нравилось. Он жил, как ему хотелось, и я никогда не вмешивалась в его жизнь. Знаю одно: он не забывал своего положения в обществе и до конца оставался человеком своего круга.

Берта, возмущенная тем, что в ее присутствии говорилось о любовницах ее отца, опустила глаза. Де Лашене также почувствовал неловкость и, отойдя к окну, повернулся спиной к присутствующим.

— Простите мою настойчивость, — проговорил Денизе. — Не было у него какой-то истории с молоденькой горничной, служившей у вас?

— Ах, с Луизеттой… Но, дорогой мой господин Денизе, это была испорченная девчонка; она уже в четырнадцать лет связалась с одним арестантом. Ее смерть хотели использовать, чтобы шантажировать моего брата. Это возмутительная история, я вам сейчас все расскажу.

Несомненно, г-жа Боннегон была вполне искренна. Хотя она и знала, как следовало расценивать поведение брата, и его трагическая смерть нисколько не удивила ее, она все же считала своим долгом поддержать фамильную честь. Кроме того, вполне допуская, что брат хотел овладеть Луизеттой, г-жа Боннегон в то же время была глубоко уверена в испорченности девушки.

— Представьте себе эту девчонку: такая маленькая, грациозная, беленькая, розовенькая, как ангелочек, и притом нежная, кроткая — этакая святая невинность — ну, прямо хоть бери ее живой на небо! Ей еще и четырнадцати лет не исполнилось, как она стала подругой каменотеса по имени Кабюш. Он только что отбыл пятилетний срок наказания в тюрьме за убийство в каком-то кабаке. Отец его умер с горя. Этот звероподобный парень жил, как дикарь, в землянке на опушке Бекурского леса. Он добывал камень в заброшенных каменоломнях, которые, кажется, когда-то снабжали Руан. И вот в эту-то землянку и бегала девчонка к своему оборотню, которого все так боялись, что он, как зачумленный, жил один, вдали от всех. Их часто встречали вместе. Они бродили по лесу, держась за руки, и рядом с этим звероподобным верзилой, она казалась еще милее. Словом, невероятный разврат… Разумеется, я лишь гораздо позже узнала обо всем этом. Я взяла Луизетту почти из милости, чтобы сделать доброе дело. Ее семья, Мизары, — страшные бедняки, конечно, скрыли от меня, что она бегала к своему Кабюшу, несмотря даже на колотушки, которыми они ее угощали… Тогда-то и случилось несчастье. В Дуанвиле у брата не было собственной прислуги. Луизетта еще с одной женщиной убирали отдаленный павильон, в котором он жил. В одно прекрасное утро, когда девчонка отправилась туда одна, она исчезла. По-моему, она давно замышляла это бегство, возможно, что ее любовник поджидал и увел ее с собой… Но самым ужасным оказалось то, что пять дней спустя разнесся слух о смерти Луизетты, которую мой брат будто бы пытался изнасиловать при таких чудовищных обстоятельствах, что испуганная до полусмерти девушка убежала к Кабюшу и умерла там от воспаления мозга. Что произошло на самом деле, трудно сказать, слухов было много. Я, со своей стороны, думаю, что Луизетта, в действительности умершая, как констатировал врач, от злокачественной лихорадки, погибла из-за своей неосторожности: такие прогулки по болотам в лунные ночи даром не проходят. Не правда ли, дорогой господин Денизе, вы не считаете, что мой брат мог замучить эту девочку? Это отвратительно, это немыслимо!

Г-н Денизе внимательно слушал этот рассказ, не выражая ни поощрения, ни порицания. Г-жа Боннегон несколько замялась, но потом решительно проговорила:

— Бог ты мой! Я отнюдь не хочу этим сказать, что у моего брата не бывало желания пошутить с ней. Он любил молодежь и, несмотря на суровую внешность, был очень веселым человеком. Допустим, что он ее поцеловал.

У супругов де Лашене вырвался жест целомудренного возмущения.

— Тетя! Тетя!

Но она пожала плечами: зачем лгать правосудию?

— Он ее поцеловал, быть может, даже пощекотал. Это еще не преступление… Я не могу обвинять в данном случае Кабюша во лжи. Я думаю, что его обманула Луизетта, которая умышленно налгала на моего брата и раздула всю эту историю для того, чтобы ее возлюбленный Кабюш оставил ее у себя. В конце концов этот зверь и в самом деле вообразил, будто брат виновен в смерти его любовницы… Он совершенно обезумел от ярости и повторял во всех кабаках, что если Гранморен попадет к нему в руки, он зарежет его, как свинью…

Молчавший до тех пор судебный следователь неожиданно прервал ее вопросом:

— Он действительно это говорил, и имеются свидетели?

— Разумеется, можно было бы найти сколько угодно свидетелей… Во всяком случае, это очень печальная история, у нас было много неприятностей… К счастью, положение моего брата ставило его выше всяких подозрений…

Г-жа Боннегон поняла теперь, по какому следу шел Денизе. Ее это отчасти встревожило, и она предпочла не задавать ему никаких вопросов. Денизе встал, говоря, что не хочет более злоупотреблять снисходительностью родственников несчастной жертвы. Затем он приказал секретарю прочесть вслух свидетельские показания, под которыми надлежало подписаться самим свидетелям. Показания эти так ловко были отредактированы, все лишнее и компрометирующее было из них так тщательно удалено, что г-жа Боннегон, уже держа перо в руках, невольно бросила удивленный и в то же время одобрительный взгляд на бледного, костлявого секретаря Лорана, на которого до тех пор совершенно не обращала внимания.

Следователь проводил г-жу Боннегон и ее родных до дверей. Пожимая Денизе руку, она сказала:

— До скорого свидания. Вы знаете, что вам в Дуаивиле всегда рады… Вы принадлежите к немногим, которые еще остаются мне верны, и я вам за это очень благодарна.

В ее улыбке сквозила грусть. Г-жа де Лашене вышла первая, сухо поклонившись следователю.

Оставшись один, Денизе на минуту задумался. Дело представлялось ему теперь совершенно ясным. Он нимало не сомневался в том, что Гранморен обесчестил Луизетту. Репутация Гранморена была всем хорошо известна. Следствие становилось при таких обстоятельствах до крайности щекотливым, и он обещал себе действовать с величайшей осторожностью до тех пор, пока не получит ожидаемых указаний из министерства. Тем не менее он торжествовал в душе, убежденный, что ему удалось найти виновного. Он снова сел за стол, позвонил и сказал вошедшему привратнику:

— Пригласите господина Жака Лантье.

Супруги Рубо все еще ждали своей очереди, сидя на скамейке в коридоре. Долгое ожидание привело их в какое-то полусонное состояние, по временам лишь их застывшие лица нервно подергивались. Голос привратника, вызывавшего Жака, как будто разбудил их; они слегка вздрогнули. Они проводили Жака пристальным взглядом, пока за ним не затворилась дверь следственной камеры. Затем они снова погрузились в молчаливое ожидание.

Целые три недели, с тех пор как началось гранмореновское дело, Жаку было как-то не по себе, словно он опасался, что это дело приведет его самого на скамью подсудимых. Опасение это было совершенно бессмысленным, так как он не мог себя ни в чем упрекнуть, даже в умалчивании того, что ему было известно по делу. Тем не менее, входя к следователю, он чувствовал каждый раз какую-то дрожь, словно виновный, опасающийся, что его преступление будет открыто. Он неохотно отвечал на вопросы, следил за собой, боясь сказать что-нибудь лишнее. Ведь он и сам мог бы убить: разве нельзя было прочесть это в его глазах? Вызовы в суд были поэтому крайне неприятны Жаку и как-то раздражали его. Он с нетерпением ждал, чтобы его наконец оставили в покое и перестали мучить делами, которые совершенно его не касались.