Красная валькирия - Михаил Кожемякин

- Замечательно! - генерал внезапно сменил тактику, широко улыбнулся и даже перешел на французский язык - Превосходно! Просто прелестно. Ну, разумеется, я готов вести переговоры сколько будет угодно Петрограду и Парижу! Вот только одно обстоятельство: по нашим офицерам, изволите ли видеть, из лагеря несколько раз открывали огонь. Я не готов рисковать жизнью своих подчиненных. Пускай делегаты мятежников сами прибудут сюда, я гарантирую им безопасный проход...

Генерал Занкевич смачно сплюнул, словно французский оставил у него во рту противный привкус, и вновь перешел на родной язык:

- Ну что, Гумилев, раз уж вы такой незаменимый соратник Раппа, вот и прогуляйтесь сами, передайте "товарищам" из Куртины мое приглашение прийти на переговоры! А то у нас что-то телефонная связь с лагерем последнее время сбоит. Наверное, все аппараты там спьяну поразбивали, сволочь лапотная. Послушаете, заодно, как пули свистят, а то, наверное, забыли.

Французский генерал Комби, который до сих пор с отстраненным видом наблюдал за объяснениями русских, вдруг вмешался в разговор, продемонстрировав, что примерно представлял, о чем шла речь:

- Возьмите с собой в провожатые первого попавшегося из моих солдат, субальтерн. К французской форме инсургенты еще имеют уважение. И передайте, что я гарантирую их делегатам свободное возвращение в Ля-Куртин. Похоже, mon bon ami general имел в виду безопасный проход только в один конец...

Далее последовал исполненный изящной издевки полупоклон в сторону Занкевича, а тот только засопел, сердито буркнул по-русски: "Жабоед, мор-р-р-рда..." и обреченно махнул Прапорщику рукой: исполняйте, мол, черт с вами.

- Проводите меня до Ля-Куртин, капрал? - дружелюбно спросил Прапорщик молоденького штабного сигналиста с красным и белым флажками за поясом. - Я вижу, вы храбрый малый!

- О да, месье, конечно! - обрадовался паренек, которому явно наскучило стоять без дела. - Ступайте за мной, мой лейтенант, я знаю дорогу!

Прапорщику мимолетно польстило, что французский солдатик "повысил" его в чине: хороший все-таки народ французы, даже война их не слишком испортила!

Они шли живописным крестьянским полем, которое война, к счастью, не изуродовала шрамами снарядных воронок, а лишь "украсила" запустением, сочностью трав и пастельным многоцветием полевых цветов. Пахари четвертый год сидели в траншеях где-нибудь под Ипром или на Сомме, а их русские товарищи по оружию разбили посреди этих заросших нив свой лагерь. На склонах дальней горы суетились маленькие фигурки артиллеристов, разворачивавших против мятежников батарею длинноствольных орудий. По характерным очертаниям Прапорщик угадал знаменитые французские трехдюймовки: если загремят эти "малышки", куртинцев ждет настоящая кровавая баня. В своих дощатых бараках на открытом месте они, как на ладони. Французские пехотинцы-"паулю" в мешковатом серо-голубом обмундировании стояли в боевых порядках, длинные ножевидные штыки на винтовках Лебеля недобро поблескивали. Дальше лежали в густых травах цепи пяти "верных" батальонов, сформированных генералом Занкевичем из солдат 3-й Особой и 2-й артиллерийской бригад, чтобы усмирять своих боевых товарищей. Бойцы в привычных глазу линяло-желтоватых гимнастерках уныло ковыряли чужую землю саперными лопатками. Солдаты безрадостно и вопросительно поглядывали на своих офицеров, офицеры растерянно и зло прятали глаза.

- Что будет-то? - спрашивали они проходившего через их порядки Прапорщика. - Из штаба есть чего?

- Даст Бог, все скоро разрешится, ребята, - как мог, успокаивал их Гумилев. - Даст Бог, все обойдется!

Больше он не мог сказать им ничего. На душе было отвратительно. Он чувствовал невыносимый груз своей ответственности за то, чтобы на эти щедрые сорные травы не пролилась кровь. Но что он мог сделать? Наверное, все-таки что-то мог, раз Бог привел его сюда.

Французский капрал-провожатый несколько раз с любопытством оглядывался на Прапорщика. Лицо у него было совсем мальчишеское, и уродливый багровый рубец со следами медицинских швов на скуле казался на этом лице совсем неуместным. Чувствовалось, что солдатику очень хочется поговорить с офицером такой интересной иностранной армии, как русская, но субординация не позволяет завязать беседу первым.

- Друг мой, я вижу, вы хотите о чем-то спросить, - сказал Прапорщик. - Не стесняйтесь.

- Мой лейтенант, а вы давно из России? - сразу же засыпал его вопросами паренек. - А это правда, что зимой у вас столько снега, что церкви заносит по самые купола? А правда, что женщины ходят у вас в соболиных и горностаевых мехах, как королевы? А еще - что они моются вместе с мужчинами в специальных деревянных домах с жарко натопленными каминами, а потом нагишом бегают по снегу? А на ярмарках у вас, так же как и у нас, цыгане водят ученого медведя, только ваши медведи здоровенные, как слоны?..

- Отчасти верно, - засмеялся Прапорщик. - А можно и я спрошу вас? Что вы думаете о русских солдатах, которые сейчас там, в Ля-Куртин?

Капрал ответили совершенно серьезно:

- Я не совсем уверен, мой лейтенант... Дело в том, что нашу дивизию только что перебросили из Вогезов. Большинство парней русских в глаза не видели. Но я валялся в госпитале с одним парнем из Понтуаза, он воевал вместе с русскими под Верденом. Так вот, он рассказывал, что в одной атаке, когда боши скосили из пулеметов сначала первую, а потом и вторую волну ваших, русские из третьей волны просто перекрестились, встали и со страшной бранью пошли по трупам... Они выбили бошей из траншей! Я вот что думаю, мой лейтенант, такие солдаты не стали бы поднимать шум из-за какой-то мелочи. А ваши офицеры, извините, мне не нравятся! Вы другой, вы похожи на наших командиров! Потому я и пошел с вами. А у остальных физиономии такие... Как у епископа, который отчитывает кюре, волочившегося за смазливыми прихожанками!

Прапорщик вновь рассмеялся - сравнение было весьма уместным.

- Мы почти дошли, - предупредил француз.

И, правда, между выкрашенными в набивший оскомину зеленый цвет бараками мятежного лагеря уже вполне четко различались фигуры солдат, пришедших посмотреть на "визитеров".

- Давайте я помашу обоими флажками, мой лейтенант - сказал капрал. - И белым - в знак перемирия, и красным - красный они любят! А то не стрельнули бы, действительно!

Прапорщик остановился и меланхолично наблюдал за энергичными сигналами своего спутника. Вскоре из лагеря на плохом французском закричали: "Подходи, подходи!"

- Спасибо, капрал. - поблагодарил Прапорщик. - Я пошел. Идемте со мной - вас там, наверное, покормят, да и выпить нальют. В отличие от меня...

- Нет, мой лейтенант, дальше мне нельзя. Но я скажу вам кое-что, если позволите! Будет так нечестно, если этих парней, вышедших из чертовой мясорубки живыми, сейчас просто так перебьют свои же!

- Я постараюсь, чтобы этого не случилось, друг мой. Очень постараюсь...

Часовые у ворот лагеря посмотрели на Прапорщика с заметной неприязнью, однако никто даже не попытался остановить его или просто поинтересоваться, что ему нужно. Гумилев сам обратился к усатому унтер-офицеру, который курил, облокотившись на бруствер из мешков с песком. Из-за бруствера выглядывало тупое рыльце пулемета: