Клуб ракалий - Джонатан Коу

— Кто это? — спросил я.

— Бернгард. Немецкий офицер, живший в одной из семей, прямо через улицу от нас.

Эмиль с Ингер снова смотрели в камеру. Бернгард — наполовину в камеру, наполовину на них. На этот раз близость влюбленных друг к другу была нарушена — отчасти тем, как смотрел на них Бернгард, отчасти самим его присутствием. Красноречивая была фотография. Рассказывавшая об их несчастье сжато и недвусмысленно.

— Как видите, Бернгард был неравнодушен к Ингер. Он часто видел ее в кафе, однако знал и раньше, еще школьницей. То, что она была еврейкой, те представления о евреях, какие ему внушили, лишь ухудшали дело. Он должен был ненавидеть себя за чувство, которое испытывал к ней, и ненавидеть, в определенном смысле, ее тоже. Положение сложилось очень скверное. И разумеется, для Бернгарда была непереносима мысль, что Ингер любит Эмиля, еще одного еврея. Бернгард не раз заигрывал с нашей дочерью, и она его отвергала. Однажды… Всего Ингер мне так и не рассказала, но он повел себя с ней очень грубо. Не думаю, что Бернгард и вправду изнасиловал ее, совсем уж животным он все-таки не был, однако сцена вышла отвратительная. А для Бернгарда, как можно себе представить, еще и унизительная. Но против Ингер это его не настроило. Он продолжал приносить ей цветы, шоколад и прочую ерунду. Человеком, которого он решил наказать, был Эмиль. Однажды ночью Эмиля очень сильно избили на улице, и я всегда полагала, что без Бернгарда тут не обошлось.

Затем, в октябре сорок третьего, все переменилось. Из Германии поступил приказ, в котором говорилось, что терпеть присутствие евреев в Дании больше невозможно. Нас надлежало арестовать и отправить в концентрационные лагеря. Гестапо планировало одновременный налет на все еврейские дома Дании — в ночь с первого на второе октября.

История спасения датских евреев достаточно известна. Наша страна вправе гордиться ею.

Кое-какие слухи о планах гестапо дошли до датских политиков, и началась тайная спасательная операция. Еврейские общины предупредили о действиях, которые будут вскоре предприняты против них, огромное большинство евреев успело скрыться. Датчане вели себя героически. Они прятали едва знакомых им евреев, давали им пристанище. Множество людей укрывалось в церквях и больницах. Потом распространилось известие о том, что король Швеции Густав сделал заявление, в котором назвал себя противником действий Германии и сказал, что Швеция даст приют всем датским евреям, какие только смогут до нее добраться. То был первый проблеск надежды. Вопрос состоял лишь в том, как попасть в Швецию.

Мы — Юлиус, Ингер и я — бежали в сельскую местность, набив машину чем только смогли из вещей. Мы взяли с собой двух сестер Эмиля, а несколько часов спустя и прочие члены его семьи последовали за нами в другой машине. Сестер у него было три. После этого мы многие дни прятались в сельской глуши, в сараях, в крестьянских постройках. Мы не ведали, что случилось с нашими домами, ворвались ли в них немцы, продолжают ли они разыскивать нас. Ужасные были дни, дни, полные несказанного страха и тревоги. Но только не для Ингер с Эмилем. Разумеется, они понимали, какой опасности подвергаются, но, думаю, испытывали и счастье. Спать под одной крышей. Вместе переживать удары судьбы. Звучит глупо, однако, по-моему, так все и было. В молодости это случается.

Новостей мы дожидались больше недели. Отцу Эмиля удалось наладить телефонную связь с какими-то людьми из Копенгагена — они работали в Сопротивлении и занимались организацией спасения евреев. В конце концов нам сказали, что если мы доберемся до восточного побережья, до той его части, что лежит к северу от Копенгагена, то сможем уплыть в Швецию на одном из суденышек, которые ходят из многих расположенных в тех местах рыбацких деревень. Подробности, сообщенные нам, были очень расплывчатыми. Мы так и не сумели выяснить, велики ли эти суда, когда они отходят и берут ли рыбаки деньги с тех, кого перевозят в Швецию. Однако рискнуть стоило. Высшее немецкое командование разъярилось, узнав, как мало евреев удалось схватить, и приказало своим подчиненным провести по всей стране усиленные поиски. Оно и верно, до той поры гестаповцы работали спустя рукава. Закрывали глаза на бегство многих людей. Брали взятки. По сути дела, они вообще не испытывали желания проводить эту операцию.

Юлиус и отец Эмиля решили, что на следующую ночь надо будет попробовать добраться до восточного побережья. Отъезд был назначен на десять вечера.

Мария подлила себе и всем нам чаю. Я заметил, что рука с чайником немного дрожит. До этого времени рука оставалась твердой.

— Выбранный нами путь был небезопасен, — продолжала она. — Он шел через предместья нашего города. Но то была лишь одна из совершенных нами ошибок. Другая состояла в том, как мы разделили семью Эмиля. Эмиль, его отец, мать и три сестры поместиться в одну машину, и так уже набитую их пожитками, не могли. Двум его сестрам следовало бы поехать с нами, как в первый раз. Так было бы лучше. Однако Ингер и Эмиль не хотели расставаться и потому поехали со мной и Юлиусом. На заднем сиденье.

К десяти тридцати мы почти миновали наш пригород и решили, что все опасности позади. И тут увидели, что ехавшая впереди машина отца Эмиля встала прямо посреди дороги. Появились четверо немецких офицеров, они заставили отца Эмиля выйти из машины, посветили фонарями в лица прочим членам его семьи. Юлиус сразу же затормозил и сказал, что нам лучше развернуться и уехать. У нас еще было время, чтобы вернуться назад и поискать другую дорогу. Однако я остановила его, сказав: посмотри, видишь, что они там делают? И Юлиус, вглядевшись, понял, что отец Эмиля отдает офицерам деньги. Все в порядке, сказала я, им просто нужна взятка. У нас же есть деньги, верно? И Юлиус ответил: да, деньги у нас есть, хоть и не много.

Отец Эмиля еще разговаривал с тремя офицерами, еще отсчитывал деньги, а четвертый из них уже направился к нашей машине. Это был Бернгард. Нас он узнал сразу и, вытащив фонарь, посветил каждому в лицо, по очереди. На лице Эмиля луч его фонаря задержался надолго. Он ничего при этом не сказал, но я видела его глаза, различала в них злобное удовлетворение и понимала — все складывается очень плохо, вот-вот случится нечто ужасное.

Юлиус сказал ему: «Ну так чего вы хотите? Денег?» И Бернгард приказал нам покинуть машину. Сердце мое, когда я из нее вылезала, билось страшно, однако я не переставала наблюдать и за тем, что происходит впереди, с отцом Эмиля. Немцы закончили переговоры с ним и велели ему убираться. Я видела, что он хочет дождаться нашей машины, но ему не разрешили. Один из них пригрозил пистолетом, и отец Эмиля, оглянувшись на нас, как-то неловко взмахнул рукой, сел в машину и уехал. Когда машина отъезжала, кто-то из немцев пальнул из пистолета в воздух, звук выстрела прозвучал в тишине ночного городка так жутко, оглушительно, — ужасно. Начал накрапывать дождь.

Бернгард велел всем нам — мне, Юлиусу, Ингер, Эмилю — встать у машины в ряд и спросил у моего мужа: «Сколько при вас денег?» Юлиусу пришлось открыть саквояж и пересчитать наши деньги, их было всего три тысячи крон. А Бернгард, услышав, что больше у нас ничего нет, улыбнулся и сказал: «Ну а нам нужно четыре. По тысяче за человека». Я понимала, это не та сумма, которую они запросили с отца Эмиля, понимала, что Бернгард просто придумал ее, узнав, как мало у нас денег. Но что мы могли сделать? Бернгард забрал наши деньги, велел нам сесть в машину, и мне на миг показалось, что он решил смилостивиться над нами. Однако, когда Эмиль попытался забраться на заднее сиденье, Бернгард приставил к его груди пистолет и сказал: «Нет. Ты — нет».