В паутине - Люси Мод Монтгомери

— Она была его второй женой… но очень хорошей женщиной, — сказала она. — До чего же милые похороны, да, дорогие мои? Но… вам не кажется, что они немного… слишком веселые?

— Тетя Бекки хотела, чтобы они были такими, — напомнила Донна.

Тетушка Но покачала головой. Но то, что она собиралась сказать, так и осталось тайной. Потому что в этот момент разразился скандал, и все ринулись к воротам, где галдела толпа мужчин. За воротами кладбища — о, да, чудесным образом за воротами! — дрались двое — Перси Дарк и Дэвид Дарк — прежде мирные приятели. Бросаясь друг на друга, без шляп и пиджаков, краснолицые и разъяренные. Никто не знал, почему началась драка, кроме того, что один из них что-то сказал про кувшин. Словесная перепалка перешла на кулачную. Слышали, как Перси закричал: «Я выбью из тебя это чванство!» и ударил первым. Уильям И. попытался разнять их, получил в награду по носу, истек кровью и на неделю лишился своего самодовольного вида. Миссис Дэвид Дарк потеряла сознание, а миссис Перси после похорон не выходила из дома до конца лета, сгорая от стыда. Хотя в тот момент она повела себя весьма достойно. Не рухнула в обморок и не устроила истерику. Не побоявшись судьбины Уильяма И., встала меж двумя разъяренными существами и предложила Дэвиду нанести удар ей. Прежде чем Дэвид смог принять или отвергнуть вызов, его и Перси скрутили сзади и развели по машинам. Схватка закончилась, но скандал продолжился. Еще не наступил вечер, как повсюду стало известно, что Дарки на похоронах своей тетки подрались из-за ее собственности, а женам пришлось растаскивать их. Прошли годы, прежде чем все забылось.

— Слава небесам, что когда они начали, священника там уже не было, — вздыхала миссис Клиффорд.

Дядя Пиппин притворился возмущенным, но про себя подумал, что с дракой похороны стали намного интересней, и пожалел, что тетя Бекки не смогла увидеть, как набожный Дэвид и самодовольный Перси мутузят друг друга таким позорным образом. Темпест Дарк засмеялся, впервые после смерти своей жены.

III

Донна и Вирджиния шли домой вместе. Вирджиния не преминула рассказать Донне несколько странных историй о Питере — особенно выделив байку о том, как в Ост-Индии он «разгуливал в чем мать родила», и что у него было там несколько дюжин темнокожих жен. Донна не поверила ни слову, но все же не осмелилась защищать Питера. Она не была в нем уверена — особенно в его отношении к ней. Существует ли она для него? Она не доверится ему, пока не убедится. А Вирджиния пусть себе болтает.

— Интересно, будет ли сегодня дождь, — сказала Вирджиния, остановившись у ворот Утопленника Джона.

— Нет, нет, уверена, что нет… вечер будет славным. Луна видна и никаких туч, — весело ответила Донна. Она была по горло сыта подругой. Кроме того, она очень хотела есть, а Вирджиния, которая никогда не вспоминала о еде, всегда ухитрялась заставить Донну, любительницу поесть, почувствовать себя прожорливой хрюшкой.

— Жаль, что сегодня будет луна. Ненавижу лунный свет, он всегда напоминает мне о том, что я хотела бы забыть, — скорбно и непоследовательно сказала Вирджиния. Вряд ли она хотела забыть то, о чем говорила. Но она никогда не старалась быть последовательной, когда желала озвучить трогательную фразу. Она удалилась в своем вдовьем трауре, ощущая какую-то тревогу. С Донной явно что-то не так. Но причиной не мог быть Питер. Абсурдно предполагать, что это Питер.

Но то был Питер. Донна уже знала это, входя в комфортабельный чопорный дом Утопленника Джона. Она влюбилась в Питера Пенхаллоу. И он, если верить его глазам, влюбился в нее. Но что же теперь делать? Утопленник Джон закатит скандал. Они с Теклой едины в нежелании, чтобы Донна снова вышла замуж за кого бы то ни было. Страшно представить, какие сцены они устроят, если она попытается выйти замуж за Питера Пенхаллоу. Впрочем, он ведь не предлагал ей выйти за него. И, возможно, никогда не предложит. Кто там, о боже, смеется наверху? Конечно, дура Текла. С ее вечными причудами по поводу здоровья. На этот раз — десять минут здорового смеха каждый день. Это действовало Донне на нервы, и она вышла к ужину совсем не в духе. Утопленник Джон тоже был не в настроении. Он пришел домой после похорон, обнаружил, что заболела его любимая свинья и не смог выругаться по этому поводу. Текла попыталась успокоить его, и это, как обычно, сработало бы. Ему нравилось, когда его женщинам приходилось успокаивать его. Но что такое с Донной? Она сидела в рассеянном молчании, словно ей все равно, какое у него настроение. Утопленник Джон вылил свое раздражение, пройдясь по всем, кто был на похоронах — особенно по Питеру Пенхаллоу. Он высказал о нем все, что мог.

— Что бы вы сказали, стань он вашим зятем? — спросила Донна.

Утопленник Джон подумал, что Донна пытается пошутить. Он разразился хохотом.

— Скорее согласился бы на дьявола, — сказал он, хлопнув по столу. — Текла, этот нож когда-нибудь точили? Две женщины ведут здесь хозяйство, а мужчина не может получить прилично наточенный нож для хлеба!

После ужина Донна вышла из дома. Сегодня она не могла оставаться здесь. Она была растревожена, несчастна и одинока. Что имел в виду Питер, говоря о медовом месяце в Южной Америке? Кто станет его невестой? О, как она устала от всего. Весь мир устал. Даже луна выглядела покинутой — вдовой небес.

Донна шла извилистой тропой вдоль Розовой Реки, пока не достигла укромного места, куда и вела тропа. Старый фруктовый сад и полуразрушенный дом посреди него. Дом ухаживаний, так называл его дядя Пиппин, потому что влюбленные парочки имели привычку сидеть на его ступенях, но сегодня здесь никого не было. Она пришла как раз вовремя, чтобы встретить Питера Пенхаллоу, который, привязав лодку к стволу дерева, поднимался по старой, поросшей мхом тропинке. Они уставились друг на друга, понимая, что это Судьба.

Питер вернулся домой после похорон в состоянии глубокого уныния. Каким же ослом он был! Донна намеренно повернулась к нему спиной и отправилась рыдать на могилу Барри — или, по крайней мере, над его памятником. Ее сердце до сих пор похоронено там. Питер смеялся, когда впервые услышал, что Донна сказала такое. Но больше он не смеялся. Теперь это стало трагедией.

В отчаянии он взял лодку молодого Джеффа и отправился вниз по реке с романтическим намерением доплыть туда, откуда виден свет в окне Донны. Питер был настолько болен любовью, что мог совершить любой ребяческий поступок. Сумерки сгущались. Сначала река была бледно-золотой, затем — темно-серебристой, а потом — словно женщина, ожидающая в темноте. Вдоль ее бархатистых берегов светились окна домов. У него, у Питера, не было дома. Кроме того, где живет Донна. Дома, в котором она живет для него. А затем он увидел ее саму, идущую по извилистой тропе. Когда они пришли в себя, то обнаружили, что сидят рядом на ступеньках Дома ухаживаний, между двух кустов цветущей спиреи. Питер сказал: «Добрый вечер», хотя хотел сказать: «Славься, богиня!» Донна вообще не помнила, что сказала.

Вокруг сгущался вечер, слабо светили звезды, ветер приносил ароматы ночи. Где-то через две фермы о своем существовании нахально сообщала какая-то собака.