Ад да Винчи - Наталья Александрова

Наконец он отер пот, глубоко вздохнул и радостно сообщилклиентам, дожидающимся исхода переговоров:

— Все в порядке, синьоры! Микеле согласен на пятьдесятевро! Ну и, конечно, мне причитается пятьдесят за такие труды!

Старыгин усмехнулся и отдал деньги. Микеле встал с табуретаи загремел ключами.

— Зато вы увидите Синьора ди Катакомба как, как никтодругой! — кричал им вслед довольный таксист. — Микеле проведет вас счерного хода, откуда никогда не водят обычных туристов! Эксклюзив! Эксклюзив! Итаксист показал оттопыренный большой палец.

Действительно, Микеле открыл какую-то боковую невзрачнуюдверцу и повел посетителей по узкой и крутой лестнице куда-то в темную глубину.Он шел впереди, держа высоко над головой фонарь, и бормотал что-то о своейбезграничной доброте и о том, как некоторые беззастенчиво этой добротойпользуются.

Лестница наконец оборвалась, дальше нужно было идти посырому и темному коридору. Стены его терялись в темноте. Было зябко и неуютно,трудно было поверить, что наверху, совсем недалеко, всего в нескольких метрахнад ними, пылает жаркое итальянское лето. Время от времени от коридора отходилиузкие боковые ходы. С невидимого потолка с чавкающим звуком падали капли воды.

В свете фонаря можно было разглядеть в стенах коридора рядыглубоких ниш, расположенных одна под другой, как полки стеллажа.

— Что это? — спросила Маша Старыгина, невольнопонизив голос. — Это именно то, о чем я думаю?

— Это захоронения первых христиан, — так жевполголоса подтвердил Дмитрий Алексеевич. — Мы с вами идем по самомудревнему в мире христианскому кладбищу.

— Бр-р! — Маша зябко поежилась. — Значит, вэтих нишах лежат их скелеты? Хорошо, что здесь темно и они не видны! И хотелосьбы надеяться, что здесь нет привидений!

Вскоре коридор сделал поворот и пошел немного вверх. Сталосуше, но еще холоднее.

— Скоро вы увидите могилы святых! — торжественнопроговорил проводник, полуобернувшись к посетителям. — Могилы семи римскихпап! И среди них — могилу святого мученика Марцеллина!

— Это хорошо, но мы хотели бы увидеть Мадонну! Мадоннус младенцем!

— Мадонну? — Микеле немного помрачнел. Хорошо,пусть будет Мадонна! Сегодня уже был один человек…

— Человек? Какой человек? — переспросил Старыгин.

Однако Микеле неожиданно перестал понимать по-английски.

Он свернул в наклонную боковую галерею, прошел еще немного иостановился:

— Вот она!

Маша запрокинула голову, проследив за взглядом проводника.На потолке коридора у нее над головой в ярком свете фонаря отчетливо проступалафреска.

Мадонна, склонив голову, держала на руках младенца. Передней виднелась выступающая из стены мужская фигура.

Краски от времени очень поблекли, лица персонажей были едваразличимы, однако младенец, несомненно, смотрел прямо на посетителей катакомбы.

— Мне кажется, она чем-то похожа на МадоннуЛитта! — проговорила Маша, невольно понизив голос. — Если бы немужская фигура впереди…

— Совершенно верно, — кивнул Старыгин, Композицияфрески, в особенности поворот головы младенца, очень напоминает эрмитажнуюкартину. Вообще эта фреска считается самым древним в мировом искусствеизображением Богоматери.

— То есть Леонардо мог создать свою картину подвлиянием этой фрески?

— Некоторые исследователи поддерживают такую гипотезу,хотя это маловероятно. Насколько можно судить по достоверным источникам,римские катакомбы были случайно открыты в 1578 году, значительно позднее смертиЛеонардо. Тем более что «Мадонна Литта» датируется миланским периодом егожизни, то есть создана раньше, чем Леонардо посетил Рим. Скорее всего, это лишьслучайное совпадение композиционного решения, чему есть немало примеров вистории искусства. Однако мы приехали сюда не для того, чтобы заниматьсярешением искусствоведческих проблем…

Старыгин шагнул к стене, собираясь что-то на ней подробнееразглядеть. В это время из бокового коридора донесся какой-то неясный шум. Проводникпробормотал что-то по-итальянски и двинулся на этот звук, оставив посетителей втемноте.

— Эй, Микеле, синьор Микеле, куда же вы! крикнулСтарыгин и бросился вслед за итальянцем. Он спотыкался, хватался за стену,чтобы сохранить равновесие, и наконец добежал до разветвления коридоров.

Фонарь лежал на полу, но Микеле нигде не было видно.

Старыгин поднял фонарь и посветил в обе стороны, насколькохватало его мощности.

Проводник как сквозь землю провалился.

— Дмитрий, что там? — раздался из темноты испуганныйМашин голос. — Что там случилось?

— Сейчас я вернусь. — Старыгин еще раз осмотрелкоридоры, но не увидел ничего, кроме неровных, теряющихся во тьме стен. Онразвернулся и поспешил к девушке, представив, как ей должно быть страшно однойв кромешной темноте подземелья.

Маша сидела на корточках возле стены с фреской и казаласьспокойной. Только закушенная губа выдавала пережитый ею в темноте страх.

— Что случилось? — повторила она, щурясь от яркогосвета фонаря. — Куда девался наш проводник?

— Не знаю. — Старыгин старался сохранитьспокойствие, хотя бы внешнее, чтобы не пугать Машу. — Хорошо хоть, чтопроводник оставил нам фонарь, при свете мы без труда найдем обратную дорогу.

Сам он совершенно не был в этом уверен.

Чтобы собраться с мыслями и дать Маше немного передохнуть,Старыгин поднял фонарь и снова осветил фреску.

— Вы видите, что над головой Мадонны сияет —Вифлеемская звезда?

— По-моему, это просто одно из пятен на потолке, —неуверенно проговорила Маша. — Знаете, там столько пятен и разводов, чтосреди них можно при желании найти все что угодно, вплоть до картыЯмало-Ненецкого округа, а всевозможные исследователи из любого такого пятнапытаются сделать открытие…

— А журналисты в погоне за сенсацией раздувают этиоткрытия! — отозвался Старыгин.

— Постойте, — Маша прервала этот обменколкостями, — посветите-ка немного ниже.., вот сюда…

Дмитрий Алексеевич повернул фонарь и осветил верхнюю частьстены немного в стороне от фрески. На ровной желтоватой поверхности отчетливовиднелся длинный ряд цифр.

— Это какое-то сообщение, — взволнованно произнесСтарыгин. — Причем адресовано оно именно нам!

— Почему вы так думаете? — спросила Маша.

Волнение спутника невольно передалось и ей.

— Потому что эти цифры написаны тем же самым почерком,что и четыре семерки на картине в Эрмитаже, тем же почерком, что надпись наполях французского издания рукописей Леонардо! Больше того — тем же самымкрасным фломастером!